На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– А-а, – обмахнулся Смирнов газетой. – Вот и жандармерия изволит к нам жаловать… Хорошо бы чего-либо холодненького!

Дремлюга загорел в это лето, как черт в преисподней. Снял капитан фуражку – лоб совсем белый. Улыбнулся директору и генералу широченным, как у лягушки (от уха до уха), ртом.

– Господа, – предложил Смирнов, – может, в «Аквариум» прокатимся? На холодке и обговорим.

– Благодарю. Но я должен вернуться в степь… Господин капитан, – спросил Аннинский, – у вас лично до меня есть дело?

– Нехорошо получается, – начал Дремлюга, – совсем народец исшалился. И вижу прямое попустительство начальства… Надо бы кое-кого из депо разогнать!

– Точнее, – сказал Смирнов, почесывая жирное ухо.

– Вот, например Ивасюта есть такой…

– Это слесарь наш, – напомнил директор Аннинскому.

– Опять же и машинист Хоржевский мутит. Такой уж славный был, родителям на утешение, мальчик Боря Потоцкий, а что теперь? Сегодня он от гимназии отбился… А – завтра? Бомбу швырнет?

Аннинский нетерпеливо выслушал жандарма.

– Конкретно! – сказал. – Что вы имеете ко мне, капитан?

– А к вам, Семен Романович, особые претензии. Ваши офицеры тоже не помрут от лояльности. Разве ихнее это дело – с рабочими якшаться? Чего они там по углам шепчутся? Какие у них секреты?

– Что вы сорочите, капитан – обиделся Аннинский. – Мои офицеры – не чета иным: они имеют честь принадлежать к Инженерному корпусу, и сама служба связывает их с рабочими. Если кто гайку не так резьбит, мой офицер сам встает к станку и показывает, как надо! Не общаться с рабочими они не в силах…

– Ну, хорошо, – уныло сдался Дремлюга. – Оставим офицеров. А вот – мастеровые… Господин Смирнов, выскажитесь!

Очень не хотелось тому высказываться: термометр залез уже под тридцать градусов выше нуля, сейчас бы пива…

– Капитан! – сказал он отчаянно. – Вы газеты-то читаете?

– Допустим, читаю…

– Чего добиваюсь я, вы знаете? Я старый сторонник свободы совести. За это меня еще в институте к ректору вызывали… Так не опережайте же министров! Ведь и дурак ныне ведает, что в столице уже заняты вопросом гражданской свободы… Ну, посадите, кого вам хочется! А завтра… завтра опять выпустите?

– И, наконец, – подхватил Аннинский, – я гоню уже двести восьмую версту… Дорога государственного значения! Важно для престижа России железной трассой рассечь глубину дикого материка… Я не дам вам трогать офицеров. Но постою и за рабочих! Они нужны: без них дорога заглохнет.

– И еще, – добавил Смирнов, воодушевляясь, – Урен­ская губерния ныне, за отсутствием губернатора, подчинена соседнему, Тургайскому генерал-губернаторству. Вот вы, капитан, и обращайтесь прямо к генералу Тулумбадзе! А мы-то при чем?

– Я знаю, – поднял глаза Дремлюга, затюканный, – генерал-губернатор тургайский меня поддержит.

– А вот приедет скоро князь Мышецкий, – намекнул Аннинский, – и поддержит нас… Вы согласны? А служить-то вам, капитан, не с Тулумбадзе предстоит, а с Мышецким Сергеем Яковлевичем!

– Мы еще посмотрим, господа, – поднялся Дремлюга, – кого поддержит князь Мышецкий!

Жандарм обиделся и, набычив толстую шею, бормоча, удалился.

– Ну, давайте теперь о деле, – начал Аннинский. – Вместо креозотных я получил шпалы в хлористом цинке…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хорошо ездить на паровозе, но плохо его чистить. Черт старый, большой и горячий, час едешь – два потом вытираешь.

Казимир выбрался из-под раскаленных колес, к нему подошел прапорщик Беллаш:

– Здравствуйте, Казя, генерала вы в степь повезете?

– Нет, Варенцев поедет. А я смену закончил…

Офицер взялся за поручни, стал подниматься в будку.

– Там, за манометром, – подсказал Казимир. – Для вас!

Через минуту прапорщик – оп-пля! – спрыгнул с высоты. Из управления депо как раз вышел Аннинский, окликнул офицера, и Беллаш, высоко прыгая через рельсы, подбежал к генералу.

– Семен Романович, новенькое, – сказал он…

Из рук в руки передал пачечку брошюрок. Аннинский, как ни в чем не бывало, сунул их за отворот мундира. А Казимир еще долго чистил свой паровоз, пока не пришел сменщик Баренцев.

– Павлуха, – сказал ему Казимир, – тебе генерала везти. На двести восьмую… К утру вернешься!

– Тю его! В такую даль гонять…

– Ничего. С нашим генералом поедешь на полный цилиндр. А будешь вечером в степи, зайди к табельщику Герцыку… Знаешь его?

– А что?

– Там пакет у тендера. Так ты его Герцыку передай… ясно?

Солнце еще стояло высоко над Уренском, когда Казимир вернулся домой, – вот и машет сирень навстречу. Редиска стреляет хозяину зеленым хвостиком: мол, вот я какая, ты меня сорви!

– Глаша-а, – позвал Казимир жену.

Пусто. Видать, вызвал в больницу Ениколопов (Глаша сестрой была при нем). Сунулся в печку, извлек горшок. На огороде луку нарвал, покрошил. «Чего бы еще?» Пошел в сарай, вынул из-под наседки теплое яйцо, успокоил курицу:

– Ну-ну, не квохтай, дура: такова уж твоя доля…

Совсем нечаянно пришел гость.

– А-а, Боря! Во, как раз яичко сварил… Не желаешь ли?

Гимназист Боря Потоцкий, красивый носатый юноша с густыми темными бровями, присел возле стола на лавку.

– Спасибо, – сказал. – Кушайте сами, а мне неохота.

– Ну, тогда посиди. Я только из депо. Не ел еще.

– Казимир Антонович, – и Боря пошевелил пальцами, будто листая книжку. – А… чтиво новое предвидится?

– Приготовил, Боря. Поем – дам…

Потоцкий поиграл красивой тросточкой, вдоль которой было выжжено: «Привет из Ялты».

– Хорошо бы, – задумался Боря, – пушку достать.

– Револьвер-то?

– Ну, да. А чего так ходить-то?.. Вот у брата моего был. Только он говорил, что патроны доставать трудно.

Казимир возразил юноше – от души:

– Не нужно тебе, Боря, никакого оружия. Вот читай, учись понимать, что к чему. Сколько ни пали пулями, революция ближе не станет. Жертв – да, много. А толку… Нет, Боря, слово бывает пули страшнее!