На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Вы думаете? – усмехнулся Боря.

Машинист горячо толковал:

– Вот, смотри! Был сейчас съезд в Лондоне. Начало ужь есть. Ты присмотрись, Боря… ты же – парень с головой! Умница, вон лоб у тебя какой высокий… Из хорошей семьи. Тебе только и хватать знания. Такие люди нужны революции…

(«Привет из Ялты» – выжжено на тросточке. Ах, как хорошо было прошлой осенью в Ялте! Разве забудутся походы в утренние горы с проводником татарином! А эта славная девочка из Севастополя, одно имя ее – Эльвира – так и повторял бы…)

– …меньшевики, – убеждал его Казимир, – они же оппортунисты. Куда буржуазия поведет, туда и они своим дышлом. А мы, большевики, не согласны на подмену революции мелкими реформами. Мы знаем, что нас ждет борьба, и должны быть к ней готовы…

«В общем, – думал Боря, крутя тросточку, – это довольно скучная вещь – революция. Даже непонятно, чего нашел в ней брат такого?..» Казимир заметил сдержанный зевочек юноши и решил не наседать на Борю столь горячо.

– А литературу я тебе дам. Осторожнее, мы тебе доверяем!

– Не маленький, – ответил Боря, сунув книжечку под летний мундирчик. – Трезвонить не стану, доверие оправдаю…

Пришла из больницы Глаша, и Казимир ревниво следил за блуждающей улыбкой жены. Недавно машинист пережил большое горе: его Глаша была влюблена в хирурга Ениколопова.

И потому сейчас он отрывисто спросил:

– Чего смеешься? Ну?

– Казя, а ты знаешь, что я сегодня заметила?

– Что еще?

– У нашего хирурга глаза совсем не синие, а – желтые.

И облегченно засмеялся Казимир:

– Слава богу! Теперь ты его наверняка разлюбишь…

4

Боря Потоцкий завернул на Влахопуловскую, отогнул доску в старом заборе, раздвинул кусты. Вот и заветное окно: здесь живет околоточный шестого участка г-н Баламутов.

– Зиночка, – позвал он шепотом. – На одну только минутку…

Выглянуло в окно юное девичье лицо, и Боря, не будь дурак, залепил ей в губы великолепный поцелуй.

– Ну, это слишком… – возмутилась Зиночка. – Вы, Боря, не имеете на это никакого морального права!

– Я не имею? – сказал Боря с видом демона. – Да вы подумайте, Зиночка, что перед вами стоит человек, который, может быть, завтра пойдет в кандалах на каторгу за высокие идеалы совершенства!

Оскорбленный, он снова нырнул под забор. Нащупал на груди заветный сверток. «Надо бы сказать, что я скоро иду на экспроприацию… Женщины всегда обожают героизм в биографии мужчины…» Из Банковского проулка выкатилась навстречу гимназисту пролетка, в которой сидел Ениколопов. Замерли кони. Ссыльный врач вытянул руку и – дерг, дерг пальцем: подзывал к себе! Боря с достоинством приблизился, и эсер подвинулся, освобождая место рядом с собой:

– Садитесь!

Лошади сразу понесли, взяв бойкую рысь…

– А куда мы? – спросил Боря, удерживая фуражку на голове.

– Глупый вопрос, – сумрачно ответил Ениколопов. – Мужчины, если их более одного, могут ехать только в ресторан. А вы, Боря, когда-нибудь бывали в «Аквариуме»?

– Признаться – нет. Все как-то, знаете, не собраться было…

Первый ресторан в жизни молодого человека – как первый бал для девушки. Только бы удалось сделать вид, что нас ничем не удивишь. Нет, не удивишь!

– Какое вино предпочитаете? – вежливо спросил Ениколопов.

– Ну, если можно… кагору!

– Бабакай Наврузович, – позвал хирург ресторатора, – вы когда-нибудь видели такого молокососа?

– Впервые вижу, – склонился татарин, хитренький.

– Вы посмотрите на него внимательнее, ибо – даю вам слово – сегодня он станет настоящим мужчиной… – Не снимая перчаток, Ениколопов вдруг устало бросил руки на стол и поник головою. – Коньяк, – сказал эсер столь безнадежно, словно выкинул последние козыри и отныне игра закончена.

Потом он глянул на Борю, и гимназист с испугом заметил, что глаза у хирурга, всегда синие, теперь желтые-желтые. Но тут появились цыгане. Одна из женщин, вся яркая и пестрая, была так хороша, так сладостно томна…

– Послушайте, юноша, – начал Ениколопов. – Выпейте коньяку и отвечайте мне: вас когда-нибудь целовали?

– Представьте! – спохватился Боря. – Только сегодня!

– Груня, – поманил Ениколопов красавицу цыганку. – Вот тебе червонец, и поцелуй этого сопляка…

– Ах ты, червонный мой, – сказала цыганка.

И поцеловала со стоном – так, что Боря чуть не скатился со стула. Вытер рот и обалдел. Конечно, куда тут Зиночке!..

– Эх, кутить так кутить! – заявил Боря решительно.

– На чужие-то деньги? – грянул Ениколопов. – Хорош гусек…

– Извините, – спохватился Боря. – Но чем могу быть полезен?

– Не суйся со своей пользой… В этом скорбном мире Давно уже все рассчитано, взвешено и учтено. Даже этот коньяк, что ты пьешь… Однако – пей, Боря, я пошутил! Я грубый человек.

Желтыми глазами Ениколопов проследил, как неумело вы­глотал Боря третью рюмку, и отставил бутыль – размашисто:

– Теперь все. Буду пить я, а ты слушай… Груня! – крикнул он цыганке. – Обожги нас, ослепи… «Талы воды»!

Разом вздрогнули певучие гитары, и старая ведьма цыганка, качнув громадными колесами серег, не пропела, а – выговорила:

Талы воды, вэшны воды,Та закатылыса пад лед,Табор эидэт, табор скачэт,А меня ныкто нэ ждет…

И, обнажив острое плечико, вышла, подрагивая животом, обворожительная Груня – расцелованная:

Эх, жизнь ты моя, иэх,Да распостыла-ла-лая…

Ениколопов поднял на Борю желтые глаза:

– Вот так и жизнь… как эта песня! И ничего, Боря, не останется. Все расхряпают. Все изувечат. Выгляни, ты, юноша, на улицу. Много народу – верно? Но это же только толпа. Мясо! А где же, спрашиваю я тебя, где же… люди?

– Я никогда над этим не задумывался, – удивился Боря, изрядно хмелея. – В самом деле – толпа, а… где же люди?

Рука Ениколопова (в перчатке) вытянулась над столом.

– Дай-ка, мне, – сказал эсер.

– Что дать, Вадим Аркадьевич?