На земле Родоса

– Сколько с меня?

– Шесть тысяч рублей, – кротко произнесла хозяйка, стараясь не отпугнуть покупателя.

– Вот, держите, – достал Родос из внутреннего кармана купюры, отдав их в руки пожилой женщине.

– Они станут прекрасным изяществом вашему дому, – благодарно отвечала она удачной сделке. И все же, все ещё не отпуская Родоса, вынесла клеть чуть большими размерами, куда переместила птиц, накрыв её непроницаемой тканью. После чего ещё раз поблагодарила его, проводив почтенного посетителя взглядом.

Молодой человек, выйдя за пределы вольера, перекинул сумку-багаж на плечо, придерживая её рукой, а второй держал клеть с птицами. Сумка сдавливала движения, и вместе с клетью делала каждый шаг более неуклюжим, но дело оставалось за малым – вернуться домой.

Он обошел вновь площадь, но уже по более короткой дороге, прошел местную школу искусств, и спустя двадцать минут, с неудобным багажом, Родос вышел к мостовой – прямой дорогой к дому.

Словно искусный моряк во время шторма, что в маленькой шлюпке старается извиваться от бушующих волн, так и молодой человек, сошел с предгорья города В. в родную стихию, огибая избитый тротуар и дырявые дороги в направлении союзов панелек, конгломератов сайдинга, вплетающихся в колорит первосоветских одиноких деревянных домов. Примитивные строения, – до которых, между прочим, дела никому вовсе не было, так как это считалось провинцией провинции, – скрывали пучки островов деревьев, меняясь по очереди с советской архаикой вглубь, уходили все дальше от центра, вокзала к запаху машинного гарбурина окраины города.

Людей на мелких закоулках становилось все меньше, легковые машины сменились тяжеловесными тягловыми или обычными тракторами, двигающихся с недалеких производств. Солярная копоть вместе с человеческим трудовым потом веяли в воздухе. Здесь нет той привычной и накрученной всеми СМИ зажиточности из полов кедрового ореха, мраморных подставках, золотых подсвечников и т.д. Зажиточность здесь – скромность. Красота же не в статуях или уличных постаментах, не в приглашенных артистах, готовых дать концерт всей публике, а в самом неспешном времени, дающим возможность людям не торопиться с различными жизненными решениями.

Рядом стоял обветшалый дом, в окнах которого проскальзывали детские лица, частью наблюдавшие за неизвестным им мужчиной с большой сумкой на плече, и ещё одной непонятной в другой, и другой частью, наблюдали они, за пожилым мужчиной у отделения почты, держащего в руках розовую открытку с незатейливой надписью «от сердца». Для него цветная картонка это то, что он смог купить на минимально прожиточную плату, а дряблый шарф с дырами, изношенная куртка и грязная обувь развеивались перед встречным ветром вручения этой самой открытки, и потому от сердца.

Мужчину сменили полки пыльных пилорам, их сивых мощностей, потоки лесом груженых машин. Раньше, на местах пилорам, стояли первые крестьянско-помещичьи поля, скотные дворы. Вслед за ними, встретив октябрьскую революцию, особняком встали тяжелые коллективные производства пролетариев, но невидимая рука рынка двадцать первого века разрешила вопрос в пользу рыночной конъюнктуры, приведя в упадок местечковую утопию. Производства заросли алюминиевыми зарослями, приняли новую веху идей конкуренции, и так открылись пилорамы.

Местность насыщалась подходящей гридеперлевой кровью рабочих, получая плазму их сил, времени, их отказ от семьи в угоду заработка денег. Пусть и не особо думающих об образовании, предпочитавших книге алкоголь, они верно работали, как тягловый скот, производя древесные брикеты, строительные бруски, очищали поваленный лес. За ними протекала река пепельного отражения с загрязненным побережьем от выбросов соседствующих производств. Река вела путь к одинокой, стоявшей на высотке холма, ветхой церквушке, что ранее служила амбаром припасов и зерновых культур, консерв и воинского пайка.

Производственная фауна менялась следующей улицей, идущей налево, куда прошел Родос, отмечая в голове последние три поворота.

Ванильные лучи солнца играли на солнцезащитных очках проходящего мимо молодого человека, опутанного абрикосовыми наушниками. Его сознание окружали медовые соты прогресса и новых технологий вкупе с минималистично-квадратной культурой. Молодой человек встретил девушку в грушевом пальто, и, обняв её, направился с ней в сторону недалеко стоящего торгового центра грушевого цвета.

Из клети слышались чирикающие голоса кардиналов, боявшихся дальнейшей участи из-за темноты непроницаемой ткани. Родос поставил клеть и сумку на асфальт, улыбаясь возвращению домой, а рядом бегающий мальчик, игравший с детишками во дворе, которого Родос не заметил и не слышал, зачинал неизвестное двустишие:

– Мне все открыто в этом мире – и ночи тень, и солнца свет…

V.

Среди распрей цветов и отдельных осколков прошлых столетий, дорога привела грека в родную гавань. Все тот же белокирпичный первый этаж с надстройкой второго из красного дерева, что, не выделяясь, стоит вровень со всеми остальными домами окраины города В.

В предвкушении встречи, на лице Родоса проступил мягкий румянец, все внимание было переключено на окна в надежде увидать, хотя бы в профиль, есть ли кто дома. Но, не увидав в них никого, инстинктивно ускорил шаг, пробежал фасад с намерением сначала постучать в дверь, и лишь потом пройти, но откинув эту идею, сразу зашел внутрь.

Уже внутри, он по запаху учуял родную атмосферу, знакомую прежде. Атмосферу чистого порядка и семейной верности.

С кухни веяло той самой выпечкой, которую Анна выпекала почти каждый день, когда с полей возвращались Алексей и Родос. Вслед за запахом слышались, и тревожные шаги матери, которую сын узнал по еле слышным вздохам от труда на семейной кухне. Испуганная от сильного хлопка двери к порогу подбежала Анна с распахнутыми глазами, дабы узнать, кто явился, и от неверия, прижала ладонь к груди. На пороге стоял Родос, вкруг которого лежала сумка и стояла клеть с кардиналами. Глаза матери сменились пылкой улыбкой, и, подбежав к сыну, крепко обняла его.

– Родос, неужели? Ты вернулся. Не думали, что так скоро, – говорила она.

– Это все экзамены, их перенесли, – отвечал он. – Вот я и решил приехать раньше, не предупреждая вас.

Так они простояли с минуты три, не говоря слов. Анна никак не желала разжимать объятия к сыну, но, прервав молчание, начала задавать вопрос за вопросом: как сыну жилось в столице, что думает о своем будущем и надолго ли приехал.

– Вроде бы я никуда и не собирался, – говорил Родос, отрываясь от объятий матери. – Планирую остаться у вас, работать с отцом в полях.

– Я рада, что ты приехал. Но не будем теперь все время стоять у порога, – сказала Анна, и, взяв клеть с птицами, продолжала: – Ты проходи, переоденься. У нас небольшие перестановки, но ты быстро разберешься. Твоя комната будем наверху, как и раньше, там мы ничего не меняли, думали, как вернешься тебе и решать, что с комнатой делать, а некоторые вещи остались в гардеробе у выхода к полям, там увидишь.

– У меня с собой есть пара вещей, – отвечал Родос.

Вместе они прошли в обеденный зал. Сын остановился у стола, Анна поставила клеть на стол, принялась отворять непроницаемую ткань клети.