На земле живых

– Агриппа Неттесгеймский, говорите?
– Риммон, всё время строчивший какое-то письмо, почесал кончик носа.
– Его, говорят, боялись покойники. Я видел гравюру, где он вызывает чёрта.

– Да? И куда он делся?

– Кто? Чёрт?
– изумился Сиррах.

– Да нет, этот ваш Агриппа.

– А-а-а! Ну, не знаю. Наверное, сожгли его. А может, и нет. Но скорее всего - сожгли.

– А почему чёрт не вступился?

– А он и не стал бы вступаться, - вмешался в разговор Ригель, - просто многие ошибочно переносят на дьявола, как воплощение зла, предикаты Бога. Благодарность, то есть 'умение благо дарить' - признак божественный, никак не свойственный дьяволу. Он - 'лжец' и 'человекоубийца искони', и все, что он умеет, - обмануть и убить. И чем верней ему служат - тем верней и дьявольские награды. Все адепты дьявола, одураченные им, просто уничтожаются. Вспомните дело Грандье. Глупцы и сегодня недоумевают, как это демоны могли предать Грандье, видят в этом нечто курьезное.

– Грандье?
– дописавший и запечатавший письма Сиррах стал внимательно прислушиваться к разговору.
– Я что-то слышал про него. Это инквизиционный процесс?

– Нет, - просветил его Хамал, - Урбан Грандье появился на свет в департаменте Сарты, в 1590 году, а в 27 лет он, выпускник иезуитской коллегии в Бордо, был священником в Лудене. Инквизиции в эту пору во Франции уже не было.

– Его оклеветали? Кем он был?

Хамал почему-то замолчал, но на вопрос Риммона ответил Эммануэль.

– Один из его современников характеризует его как человека с величественной осанкой, придававшей ему надменный вид. Учёность и дар проповедника выдвинули его и породили в нём безграничную самонадеянность. Он был молод, и успех вскружил ему голову. Во время проповедей отец Урбан позволял себе ядовитые обличения капуцинов и кармелитов, намекая на грешки высших духовных лиц. Простецы падки на подобные обличения, и Грандье стал популярен. Его же собственные поступки были просто омерзительны. У него был близкий друг - королевский прокурор Тренкан. Урбан соблазнил его дочь, совсем молоденькую девочку, и имел от нее ребенка. Злополучный Тренкан, потерпевший такое бесчестие, стал смертельным врагом Урбана.

Кроме того, весь город знал, что Грандье состоит в связи с одной из дочерей королевского советника Рене де Бру. В этом последнем случае гнуснее всего было то, что мать этой девочки, Магдалины де Бру, перед своей смертью вверила лицемеру-духовнику свою юную дочь, прося его быть духовным руководителем девочки. Грандье без труда совратил её, и она влюбилась в него. Но девочку брало сомнение, что вступая в связь с духовным лицом, она совершит смертный грех. Чтобы сломить ее сопротивление, Урбан прибег к великой мерзости: он обвенчался со своей юной возлюбленной, причём одновременно сыграл двойственную роль жениха и священника. Разумеется, церемонию эту он устроил ночью и в большом секрете. И подобных дел за ним числилось немало...

– Мерзавец. И его судили за совращение?

– Нет. В 1626 году в Лудене был основан женский урсулинский монастырь. Восемь монахинь пришли в Луден из Пуатье и первое время жили подаяниями. Но потом над ними сжалились благочестивые люди и кое-как их устроили. Они наняли себе небольшой дом и стали принимать девочек на воспитание. Их настоятельница, сестра Анна Дезанж, женщина хорошего происхождения, ещё девочкой поступила послушницей в урсулинский монастырь в Пуатье, затем постриглась, и под ее настоятельством луденский монастырь начал процветать. Число монахинь с восьми выросло до семнадцати. Все монахини, за исключением одной, были знатного происхождения. До 1631 года священником в монастыре был аббат Муссо. Но в указанном году он умер, и монахиням надо было отыскать себе нового священника. И вот тут-то, в числе кандидатов на вакантное место и выступил Урбан Грандье. В его деле упоминается о том, что им руководили самые чёрные намерения, его соблазняла мысль о сближении с толпой молодых девушек знатного происхождения. Но его репутация была подсалена, и ему предпочли аббата Миньона. А как раз с Миньоном у него были личные счеты. Главным источником их вражды являлось беспутное поведение Грандье, на которое сурово-нравственный Миньон жестоко нападал. Вражда страшно обострилась во время представления кандидатуры в священники к урсулинкам. Когда представился Грандье, ни одна из монахинь не пожелала даже говорить с ним, тогда как аббата Миньона они приняли охотно. И вот, чтобы отомстить торжествующему недругу, Грандье, по общему убеждению его судей и современников, и решился прибегнуть к колдовству, которому его обучил один из его родственников. Он намеревался соблазнить нескольких монахинь и вступить с ними в преступную связь, в расчёте, что когда скандал обнаружится, грех будет приписан Миньону, как единственному мужчине, состоявшему в постоянных сношениях с монахинями.

– И что он сделал?
– Риммон, почесывая за ухом Рантье, был весь внимание.

– Волшебный приём, к которому прибегнул Грандье, был обычным: он подкинул монахиням наузу, заговорённую вещь. По всей вероятности, подойдя к ограде их обители, он перекинул в сад небольшую розовую ветку с цветами и спокойно ушёл. Монахини, гуляя по саду, подняли ветку и, конечно, нюхали благовонные цветы. Прежде других почувствовала себя дурно мать-игуменья, Анна Дезанж. Вслед за ней порча обнаружилась у сестер Ногаре, потом нехорошо почувствовала себя г-жа де Сазильи, весьма важная дама, родственница самого кардинала Ришелье; потом та же участь постигла сестру Сент-Аньес, дочь маркиза Делямотт-Бораэ, и ее двух послушниц. С весны 1632 года в городе уже ходили слухи о том, что с монашками творится нечто неладное. Они, например, вскакивали по ночам с постели и, как лунатики, бродили по дому и даже лазали по крышам. Некоторые чуяли, что к ним и днем, и ночью кто-то прикасается, и эти прикосновения причиняли им величайший ужас.

Аббат Миньон, узнав об этих явлениях, был встревожен. Сам он счёл, что на его монашек напущена порча - на это указывали все внешние признаки. Он, однако, не желая брать единолично на себя всю ответственность в таком щекотливом деле, прибег в содействию некоего патера Барре, который славился ученостью и высочайшими добродетелями. Между тем, слухи обо всем, что происходит в монастыре, уже успели распространиться по всему городу. Местный судья и гражданский лейтенант явились в монастырь, дабы быть свидетелями странных явлений. Аббат Миньон ввел их в одну из келий, где на койках лежали две одержимые: настоятельница и монашка. При входе властей, сестрой Жанной тотчас овладел припадок. Она заметалась по постели и начала с неподражаемым совершенством хрюкать по-поросячьи. Потом вся скорчилась на кровати, сжала зубы и впала в онемелое состояние, но после пришла в себя. По просьбе судьи аббат стал ей задавать вопросы на латинском языке, на которые одержимая отвечала также по-латыни.

– Зачем вошел ты в тело этой девицы?
– спрашивал аббат.

– По злобе, - отвечал демон.

– Каким путем?

– Через цветы.

– Кто их прислал?

– Урбан Грандье

– Скажи, кто он?

– Священник церкви Святого Петра.

– Кто дал ему цветы?

– Дьявол.

Урбан Грандье, видя, что выдвинут в качестве главного зачинщика в этом деле, понял, в какую беду попал. Он поспешил подать жалобу, что его оклеветали. Его заступником оказался митрополит, монсеньор де Сурди. Он оправдал Грандье и запретил патеру Миньону производить дальнейшие экзорцизмы, поручив их патеру Барре, в помощники которому командировал монахов Леске и Го. Сверх того последовало запрещение кому бы то ни было вмешиваться в дело.

Но народная молва все росла и стала громко требовать возмездия служителю алтаря, предавшемуся дьяволам. Вести о луденских происшествиях дошли и до Парижа. Всемогущий кардинал Ришелье имел свои причины недолюбливать Грандье. Самонадеянный и дерзкий патер написал на него ядовитый пасквиль. Из переписки, захваченной у Грандье, его авторство, раньше только подозревавшееся, было установлено. Раздраженный Ришелье отнесся к своему обидчику без всякой пощады. Вероятно, по его наущению король командировал в Луден провинциального интенданта Лобардемона, снабдив его широчайшими полномочиями на расследование. Тот взялся за своё поручение тем с большим усердием, что одна из наиболее пострадавших урсулинок доводилась ему родственницей.

Первым делом он арестовал Грандье. Созвали целую комиссию врачей, чтобы изучать явления, обнаруживаемые одержимыми во время припадков беснования; к ним прикомандировали аптекаря и хирурга. Урбан сначала отказался отвечать на обвинения, но потом разговорился. Чрезвычайно важной обличительной статьей колдуна служили 'печати дьявола', особые знаки на теле колдуна, чаще всего анестезированные места, где не ощущалось боли. И вот дьяволы устами своих жертв показали, что на теле Урбана они наложили несколько таких печатей; консилиум врачей проверял эти дьявольские изветы и, увы, они оправдались: у Урбана нашлось четыре нечувствительных участка на теле. 'In diabus natibus circa anum et duobus testiculis', сказано в протоколе освидетельствования. Этим устранялись все сомнения в колдовской профессии Грандье.

Риммон слегка наморщил лоб, пытаясь перевести латинскую фразу, а Хамал просто тихо хихикнул.

– Ну, переведите же, господа! Где это?
– Риммон знал латынь куда лучше книг Брентано и Новалиса, но этого не понимал.

– Что, отцы-иезуиты вам этого не говорили, Сиррах?
– насмешливо проронил Хамал, - как же это? Говорят, что они дают своим подопечным прекрасное знание латыни...

– Я вообще-то всё понимаю, но такого не припомню...
– растерянно пробормотал Риммон.