На златом престоле

Самая старшая, надменная Анастасия, вышла за Болеслава Кудрявого, владетеля Кракова, наиболее сильного сейчас польского князя. За младшего Пяста [118] , Мешко, выдали вторую Ярославову сестрицу, смешливую Евдоксию. Обе свадьбы сыграли в Галиче в один день. Помнил Ярослав, как щедро лились хмельные меды, как напивались самохвальные паны олом [119] и вином, как бахвалились, учиняли драки, как тянула вверх голову отцовская любимица Анастасия, всем своим видом показывая, что княжеская дочь выше всей этой суеты, и как тихо хихикала, прикрывая рот ладонью, совсем ещё девочка Евдоксия, проказница и шалунья.

118

Пясты – династия польских князей и королей (IX–XIV вв.).

119

Ол – вид хмельного напитка. Брага, пиво или мёд. (Примеч. ред.)

Быстро летит время. Два года минуло со времени того пира. Анастасия уже стала матерью, родила князю Болеславу сына. Может, шепнула что мужу на ухо ночью, вот и не пошли польские князья на подмогу Изяславу, как угры.

Ярослав отвлёкся от воспоминаний. Надо было решать, как теперь быть.

– Имею вести, отец мой при смерти лежит в Перемышле. Испрашиваю вашего совета. Как нам поступить? Если пойдут угры и ратники Изяслава воевать Червонную Русь, сёла и городки пустошить? Если к Галичу подступят в силе тяжкой? – спрашивал Ярослав.

Волнение звучало в его молодом голосе. Но растерянности не было, в словах сквозила не по летам свойственная Ярославу рассудительность. Словно уже взвесил княжич все за и против, уже принял решение и только хотел услышать поддержку от своих ближних советников.

– Отец твой, князь Владимирко Володаревич, жив покуда, – напомнил Лях.

Ярослав посмотрел на него с горькой усмешкой.

– Я ведь не об отце вопрошаю. Жить ему, али нет, то Бог определит. О Земле забота моя.

– Мириться надоть с Изяславом, – выдохнул Гарбуз.

– Воистину, – тихо поддержал старого боярина Семьюнко.

– Думаю, если подойдёт Изяслав под Галич, пошлю к нему грамоту. Отдам городки погорынские и Бужск. Иначе всё потеряем. Изгоем быть не хочу, а Русь Червонную сохранить надо, – твёрдо промолвил Ярослав. – В этом заботу главную свою вижу.

– Отец твой городки бы не отдал, – заметил Лях.

– Повторяю тебе, боярин – не об отце моём сейчас толковня [120] , – повысив голос, гневно сверкнул на него глазами Ярослав. – Будет жив, Бог даст, будет решать он. А покуда… – он прикусил губу, задумался, но затем резко вскинул голову и заключил. – Сделаем так, как я говорю. Решено.

120

Толковня – разговор.

Он поднялся со стольца, подошёл к окну. За столпом гульбища видны были холмы с зелёными дубравами. Пастух перегонял по лугу отару овец, ближе, у деревянного моста через Днестр, копошились гуси, дым поднимался змейками над трубами посадских хат. Мирная жизнь кипела в Галиче, и мир этот хотел Ярослав сохранить. Пусть цена ему и будет дорогой.

…Закончив совет, он снова поспешил на заборол.

Уже вечером, когда, усталый, промокший под вешним дождём, ввалился он в свой покой, переоделся в сухие одежды и помолился, как делал ежедень, перед иконой Богородицы, подступила к нему вся пылающая возмущением Ольга.

В одеянии из лёгкого шёлка, обрисовывающем тело, с крупными звездчатыми серьгами в ушах, настойчивая и решительная, она словно бы заполонила собой всё пространство покоя.

– Что, мириться с ворогами измыслил?! Испужался, в порты наложил?! Батюшку свово и мово предать осмеливаешься?! – громко кричала дочь Долгорукого, топая ногами и стискивая в кулаки свои большие сильные руки, унизанные перстнями с жуковинами [121] .

«Лях доложил. Жёнке своей шепнул, а та тотчас Ольге напела в уши», – догадался Ярослав.

121

Здесь – блестящий камень или стекло как украшение перстня. (Примеч. ред.)

Он отмолвил жене с едва скрываемым раздражением:

– Я – княжеский сын, а не баран! О стенку головой биться не намерен. О подданных своих заботу имею допрежь всего. Не справиться мне с Изяславом и с уграми одновременно. Лучше малым пожертвовать, нежели всё потерять. Об отцах наших молвила ты. Но мой отец нынче в ранах тяжких лежит, а твой – невестимо где обретается. Помощи от него не дождёшься. Покуда ждать будем – от Галича ничего не останется. И нам с тобой ноги тогда уносить отсюда придётся, в Берлад или куда подальше. Этого хочешь?!

– Труслив ты! – Ольга презрительно скривила тонкие губки, покрытые толстым слоем коринфского пурпура.

От неё пахло благовониями, и запах этот, резкий и густой, раздражал Ярослава. Не выдержав, он выпалил ей в лицо:

– В трусости упрекаешь? Так ведь не я из-под Киева опрометью бежал после битвы на Руте, а твой отец, князь Юрий. Не хочу я, как он, из волости в волость бегать. Потому и переговоры думаю начать с Изяславом. Если, конечно, до осады дело дойдёт.

– Не смей об отце моём тако! Сопляк! – топнув ногой, вскричала возмущённая до глубины души Ольга. – Мизинца егового не стоишь ты!

Она неожиданно разревелась, громко, навзрыд.

– Дура! – ругнулся Ярослав.

Он стремглав выскочил из покоя, с громким стуком захлопнув за собой массивную дубовую дверь.

Не было мира у молодого княжича в семье. На душе становилось от этого горько, гадко, противно.

«Ну зачем, зачем она мне? Или невесты доброй сыскать нельзя нигде! Вон у того же Мстислава – экая, говорят, красавица Агнешка Польская. Или у Святополка – мораванка Евфимия. Солнцеликой на Руси её кличут. Или у того же Долгорукого сыны, Андрей и Глеб – оба на боярских дочерях женаты. И обе жены, что Улита Кучковна, что Глебова княгиня – и красовиты, и норову спокойного. Не то что эта… Упрямая, дерзкая, грубая вся. Как древо неотёсанное, как кукла, как идол поганый, тряпками обмотанный!»

…Ночью Ярослав никак не мог заснуть. Забросив руки за голову, смотрел в бревенчатый потолок, тускло озаряемый светом лампады, вздыхал, думал.

Ольга внезапно явилась к нему, навалилась медведицей, словно и не было давешнего тяжкого разговора с криками и взаимными оскорблениями и обидами.

Ярослав равнодушно ласкал её полное тело с округлыми выступами грудей, целовал крупные соски, она в ответ дланями возбуждала его естество, с жадностью сосала устами, храпела от страсти, стойно [122] лошадь.

122

Словно. (Примеч. ред.)

После, исполнив, как положено, супружеский долг, Ярослав гладил её по распущенным чёрным волосам, смотрел в исполненные лукавства раскосые половецкие глаза, шептал:

– Ты не спорь со мной, не гневайся. Я для нас обоих стараюсь.

Жена неожиданно рассмеялась.

– Буду и впредь тебе перечить! Думашь, люб ты мне? Просто замуж мне пора было, и всё! А ты был из всех женихов – самый мне подходящий, и по летам, и по знатности рода. И я княгиней галицкой стать захотела. И вот этого, – она ткнула перстом Ярослава в фаллос, – такожде хотелось. Чтоб не как прежде, а без стыда и оглядки, не боясь, еже кто узрит.