Набат

–  Ему удалось бежать на Запад. Куда именно, не знаю.

–  У вас есть в Беловире другие родственники?

–  Нет.

–  А знакомые?

–  Были… Но не близкие.

–  Как у вас с тренировочными прыжками с парашютом?

–  Прыгал дважды.

–  Удачно?

–  Как видите - цел и невредим.

Куницкого удивляет манера подполковника вести беседу: он как бы сам себя перебивает, уводит неожиданно разговор в сторону и затем снова к нему возвращается. И, словно в подтверждение такой мысли, Бойченков спрашивает:

–  Вы когда последний раз были в Беловире?

–  Летом сорокового.

–  За три года много воды утекло. Ваши беловирские знакомые, если встретят на улице, пожалуй, не узнают.

Бойченков смотрит на пего пытливо, изучающе.

Куницкий понимает, куда клонится разговор и к чему сказана последняя фраза. Ждал, что за ней последует главное, то, ради чего его из университета перевели в отряд особого назначения. По его просьбе. Ответил, изобразив нечто вроде неловкой улыбки.

–  Думаю, что не узнают.

Куницкий иногда тушевался, тогда он начинал заикаться.

–  Хотите побывать на родине?

–  Я давно жду этого дня.
– Куницкий поежился, отчего неуклюжие плечи его перекосились. Продолжал, глядя на Бойченкова: - Когда начала формироваться дивизия имени Костюшко, я в числе первых обратился с просьбой. Но мне предложили к вам, и я согласился.

–  Может, за это время вы передумали? Дело добровольное.

–  Нет. Я твердо решил. У меня с фашистами крупные счеты.

Длинные тонкие пальцы Куницкого беспокойно шевелились, не находя себе места. Бойченков обратил внимание на черные ободки под ногтями. Неряшливость не понравилась. Да и одежда на Куницком не отличалась опрятностью: густо засаленный воротник гимнастерки с грязным подворотничком, пятна на брюках - все это, по мнению Бойченкова, характеризовало Куницкого не с лучшей стороны и не свидетельствовало об интеллигентности. Он думал: что ж все-таки не понравилось в нем Гурьяну? Запущенный внешний вид? Или странная изменчивость в глазах, какие-то резкие переходы от скорбного смирения и мягкой учтивости до преувеличенной самоуверенности, этакого жестокого блеска мести в глазах? Что-то было нетвердое, неустановившееся в его характере и даже в голосе.

–  Вы представляете себе всю сложность и опасность работы в подполье?
– спросил Бойченков.

–  Да, конечно.
– Куницкий приосанился.
– Опасность меня не страшит. Я знаю, под Беловиром, как и во всей Польше, действуют партизанские отряды. Мои земляки. Чем я хуже их?

–  Вам предстоит работать в более сложных условиях, чем партизанские. Придется ежеминутно рисковать… жизнью.

–  Я готов. Я дал себе клятву с лихвой отплатить за смерть моих родных, за муки народа моего.

–  Хорошо, товарищ Куницкий, будем считать вопрос решенным.
– Бойченков встал. Поднялся и Куницкий.

–  Вы сидите, сидите. Нам нужно будет договориться по поводу вашей биографии. Новой, не настоящей. Нужно сочинить о вас легенду, о вашем происхождении. С командиром группы познакомились?

–  Да, мы разговаривали.

–  Алексей - опытный разведчик… Ну, а что касается задания, то вы получите на месте, в районе Беловира.

…В самолете шесть человек: пилот, штурман и четверо пассажиров. Коротка летняя ночь - темного времени едва-едва хватает на "туда и обратно". Это для экипажа. Пассажирам нужно только "туда".

Москва осталась позади. Молчат пассажиры. Даже Коля Софонов, уж на что говорун, и тот притих, сидит, обняв свою рацию, будто боится, что ее здесь украдут. Рядом с ним чернявый, сильно смахивающий на турка Аркадий Кудрявцев зажал между колен карабин и, кажется, дремлет. Но это только видимость, его никакими снотворными не усыпишь: выспался перед отлетом на двое суток вперед. Карабин у него не простой, особенный: с оптическим прицелом и глушителем звука. Это наша новинка. Стреляет почти бесшумно. Так, легкий щелчок. Аркадий рассчитывает славно "поработать" с такой штукой. За линию фронта он летит во второй раз. Правда, предыдущее задание было намного проще, да и действовать приходилось на родной, советской земле. Но он спокоен и как всегда собран.

Коля Софонов летит впервые. Волнуется и всячески пытается скрыть свое волнение. От товарищей и от самого себя. Больше всего его беспокоит перелет линии фронта и приземление.

Напротив них по правому борту Гурьян и Куницкий. Алексей спокоен и даже как будто беспечен. Слишком будничный у него вид. Он знает, что нервы ребят - натянутые струны. А это нехорошо: нервы надо беречь, - спокойствие, выдержка и хладнокровие - лучший помощник в самой сложной ситуации. Взвинченный человек не способен к быстрой и точной реакции и правильному решению, - как правило, он теряется. И Гурьян хочет разрядить атмосферу. Говорит:

–  Аркадий, расскажи нам, что ты там видишь?

–  Где?
– лениво отозвался Кудрявцев, не меняя позы, лишь приоткрыв один глаз.

–  Во сне.

–  Приснилось мне, будто Коля наш рацию в самолете забыл.
– Кудрявцев выпрямился, открыл озорные восточные глаза.
– Приземлились, а рации нет.

–  Ну и что ж мы делали? Без рации как же?
– интересуется Алексей.

–  Приказал ты ему найти рацию.

–  Где?
– всерьез спросил Софонов.
– Самолет же улетел.

–  А где хочешь, - ответил Кудрявцев.
– Потом, такое только в снах бывает, оказалось, ты ее дома у тещи оставил.

–  Врешь. Нет у меня тещи, я ж еще хлопец.
– И вдруг спохватился: - Това-а-ри-щи!.. Мы ж над нашей деревней будем пролетать. Честное пионерское.

–  Может, приземлимся на полчасика, чайку попьем?
– опять Кудрявцев.

–  У них чай не пьют, у них самогонка, - улыбается Гурьян.

–  Еще лучше: больше можно выпить, - подтрунивает Кудрявцев и продолжает: - А как деревня называется?

–  Окоемово. Недалеко от Америки.

–  От какой Америки? От США или от Латинской?
– интересуется Гурьян.

–  Деревня так называется: Америка, - всерьез отвечает Софонов и для пущей убедительности клянется: - Вот истинный бог - так и называется: деревня Америка. Честное пионерское. Пойдите к штурману, посмотрите на карте.

–  Это где ж такая?
– похоже, что Кудрявцев поверил.

–  Недалеко от Левков, - серьезно отвечает Софонов.

–  А Левки - это что, город?

–  Нет, зачем, тоже деревня. Ты разве не слышал? И не читал? Стихи Янки Купалы не читал? Там под каждым стишком написано: "Оршанщина, Левки, такой-то год". Дача у него там - в Левках, на берегу Днепра. А места, скажу я вам, - закачаешься. Нигде на свете такой красоты не найдешь. Когда я пионером был - ходили в гости к Купале всей школой.

–  В каком же это месте? Город поблизости какой?
– интересуется командир.

–  Как какой? Самый настоящий. Ну - Орша. Это недалеко, верст двадцать. Мы туда на базар ездили.

Куницкий не прислушивался к пустому, как считал он, разговору и все это время в молчаливом напряжении смотрел в иллюминатор. Самолет качнуло, и Куницкий первым оповестил:

–  Внизу стреляют зенитки. Видны вспышки.

–  Значит, перелетаем линию фронта, - так же просто сказал Гурьян и добавил: - Только и всего.