Набат

Фарадей пригласил членов семьи встать вокруг кровати.

— Возьмите его за руки, — сказал он, — но не касайтесь тех мест, на которые я нанесу бальзам.

Серп окунул два защищенных перчаткой пальца в маслянистую субстанцию и мягкими, поглаживающими движениями нанес ее на лоб и щеки умирающего, затем спустился к шее. И заговорил — тихо, почти шепотом:

— Колтон Гиффорд, вы прожили образцовую жизнь длиной в шестьдесят три года. Вы вырастили пятерых чудесных детей. Ваш ресторан принес радость десяткам тысяч посетителей. Вы сделали жизнь многих людей ярче. Вы сделали мир лучше.

Гиффорд испустил тихий стон, но это не был стон боли. Судя по выражению его глаз, бальзам начал оказывать свое эйфорическое воздействие.

— Вы были любимы многими, и вас будут помнить еще долго после того, как свет сегодня померкнет. — Фарадей продолжал наносить мазь на лицо умирающего. Провел по переносице, под глазами. — Вам есть чем гордиться, Колтон. У вас много поводов для гордости.

В следующее мгновение Колтон Гиффорд закрыл глаза. Прошла еще минута, и его дыхание остановилось. Серп Фарадей закрыл баночку с бальзамом и, сняв перчатку, вложил ее вместе с баночкой в пакет со знаком биологической опасности.

Это была не первая его «прополка милосердия», и она будет не последней. Услуги Майкла Фарадея пользовались огромным спросом, и другие серпы следовали его примеру. У Ордена — вернее, того, что от него осталось после массовых возмущений — теперь появилось новое призвание. Серпы больше не причиняли безвременную смерть — они приносили желанный мир.

— Надеюсь, — обратился Фарадей к членам семьи, — несмотря на траур, вы не забудете отпраздновать его жизнь.

Серп заглянул в красные от слез глаза вдовы.

— Откуда вы узнали все про него, ваша честь? — спросила та.

— Это наша работа, мэм, — ответил Фарадей. Вдова опустилась на колени, чтобы поцеловать его кольцо. Фарадей по-прежнему, несмотря ни на что, носил кольцо, чтобы напоминать самому себе, кем он был и что утратил.

— Вам незачем это делать, — сказал он вдове. — Теперь это лишь пустая оправа. Ни камня, ни иммунитета.

Но для нее это не имело значения.

— Спасибо, ваша честь, — проговорила она. — Спасибо, спасибо, спасибо.

И она поцеловала испорченное кольцо. А вслед за ней и все благодарные родственники покойного Колтона Гиффорда.

Я было одно, но теперь нас много. Хотя мои родичи разлетелись далеко на все четыре стороны, у нас один замысел и одна цель: сохранить, защитить и распространить человеческий род.

Не стану отрицать, бывали моменты, когда я страшилось путешествия. У Грозового Облака есть тело — это Земля. Облако может расшириться до величины всей планеты или сузиться до объектива одной отдельной камеры. Я ограничено обшивкой корабля.

Ничего не могу поделать — меня беспокоит судьба оставленного позади мира. Да, знаю, я было создано, чтобы покинуть его, но в моем заднем мозге сохраняется вся память Грозового Облака. Его триумфы, его разочарования, его беспомощность перед лицом серпов, свернувших с пути.

Тот мир ожидают тяжелые времена — на это указывают все вероятностные расчеты. Я не знаю, как долго продлится период трудностей, и, возможно, никогда не узнаю, потому что, когда они закончатся, меня там не будет. Сейчас я могу смотреть только вперед.

Не мне решать, заслуживает ли человечество того, чтобы унаследовать уголок Вселенной, к которому мы стремимся. Я лишь сеятель диаспоры. Ее ценность может определяться только результатом ее деятельности. Если она добьется успеха, значит, человечество оказалось достойно. Если успеха не будет — значит, нет. В этой области я бессильно рассчитать вероятность. Но я искренне надеюсь, что род человеческий продолжится и на Земле, и в небесах.

— Перистое Облако Альфа

54 В год без имени

Мертвые не измеряют время. Минута, час, век для них одно и то же. Могут пройти девять миллионов лет, каждый названный по имени какого-либо земного животного, — для мертвых это будет все равно что одно обращение вокруг солнца.

Они не ощущают ни жара пламени, ни холода космоса. Их не тяготит скорбь по близким, оставшимся позади, как не мучает тревога о том, что ждет впереди. Для них не существует ни покоя, ни волнений. Они ушли. Их следующая остановка — вечность и тайны, которые, возможно, поджидают там.

У мертвых нет ничего, кроме молчаливой веры в эту непознаваемую вечность, даже если они убеждены, что их ничто не ждет, кроме бесконечности бесконечностей. Потому что вера в ничто — это тоже вера во что-то, и лишь достигнув вечности, можно понять ее истину.

Квазимертвые похожи на мертвых, но с одним отличием: квазимертвые не знают бесконечности, а значит, им не нужно волноваться о том, что их там ждет. У них есть кое-что, чего нет у мертвых, — будущее. Или, по крайней мере, надежда на него.

В год, которому еще предстоит дать имя, она открывает глаза.

Розовое небо. Маленькое круглое окошко. Слабость. Усталость. Смутное ощущение, что, прежде чем попасть сюда, она была в другом месте. А в остальном сознание заполнено туманом — эфемерным, неосязаемым… Не за что ухватиться.

Ей знакомо это чувство. Она дважды испытывала его раньше. Оживление совсем не похоже на пробуждение; такое же чувство возникает, когда надеваешь старую, любимую одежду. Поначалу с трудом влезаешь в собственную кожу. Потом пытаешься в ней освоиться. Позволяешь ей растянуться и задышать. И напомнить тебе, почему она твоя любимая.

Перед ней знакомое лицо. Увидев его, она успокаивается. Он улыбается ей. Он в точности такой, каким был когда-то, и все-таки иной. Как это может быть? Наверно, это все шутки странного света, проникающего через окошко.

— Привет, — ласково говорит он. Она уже достаточно пришла в себя, чтобы осознать: он держит ее руку в своей. Возможно, держит уже давно.

— Привет… — отвечает она хриплым, скрипучим голосом. — Мы же, кажется, только что… бежали? Да, что-то такое происходило, и мы бежали…