Набег

– Люди набрешут. Концы бы с концами свесть. Колхоз мне сам навязал

этих бычков, дохлину. Они дышали через раз.

Но Листухин его не слушал и, поднимаясь, повторил прежнее:

– Возьми ружье. И стереги. Чуть чего, стреляй. Разрешается.

Черный мотоцикл участкового резво взял с места и покатил. Николай

постоял у дороги, пока не смолк гул мотора, а потом пошел к своему жилью.

Землянка была выкопана на пригорке, под раскидистой вербою. Чуть не

в человеческий рост она уходила в землю; стены обложены сухим камышом,

им же - накрыто. У стен - два топчана. Под одним из них, в брезентовом

грубом мешке, туго запеленутое, лежало ружье. Николай достал его, повесил

у входа, на гвоздь.

Солнце между тем поднялось высоко, к полудню. От близкого колка

показался гурт. Скотина не торопясь брела к водопою. Перегнав ее, проскакал к речке всадник и, сбросив одежду, кинулся в воду.

Речка была невеликой, с песчаной отмелью на этом берегу, с глубиною и

камышами - на том. Туда и поплыл купальщик. И скоро донесся крик:

– Деда, ведро неси!

Николай поспешил к берегу. От камышей, с той стороны, летели друг за

дружкою раки, шлепаясь на берег и в воду, на песчаную отмель. Внук нырял

и нырял, шаря в камышах.

– Будет!
– сказал Николай.
– Полведра уже. Вылазь, Артур!
– и стал

подворачивать скотину к базу, где за жердевой огорожей, в тени тополей и

навеса, отдыхали бычки, пережидая полуденную жару.

Оставив промысел, Артур из воды не вылез, а призвал к себе собаку и

плавал с нею наперегонки. Николай успел коня расседлать, оживив огонь,

поставить на печь казанок для раков, накрыть нехитрый обед себе и внуку: уха, вареная рыба с картошкой, яйца да зелень; собаке - хлебово. Тут и они

прибыли: Артур и Волчок.

Внуку исполнилось шестнадцать лет. Он выдался рослым и крепким,

волосы носил длинные, до самых плеч - черной волной. После купанья они

были мокры и спутанны. Он тряс головою, брызги летели в стороны, словно

с Волчка, который рядом отряхивал серую короткую шерсть.

Всегда Николай пас скотину с собакой, приучая к делу с первого года.

Волчок - не чистая в породе, но овчарка - пастушил третий год.

– Кто приезжал?
– спросил Артур.

– Участковый.

– Мент?
– переспросил Артур, настораживаясь.

– Наш, Листухин. Упредил. Скотину воруют. Кавказские вроде, чечены.

В Борисах, в Исаковом увели, - передал он услышанное.
– Надо беречься.

К нам же подъезжали усатые. Может, приглядались.

Народ кавказский в здешних местах появился в последние годы, селясь

на пустых хуторах. Водили скотину, колхозных порядков не признавая.

– Приглядятся, - продолжил свою мысль Николай.
– Где пасем, где

ночуем. Тут и днем, коли рот разинешь, могут шайку от гурта отбить, в лес

ее - и ищи-свищи. А ночью тем более. С хуторов угоняют, с ферм, а тут

воля...
– повел он рукой, словно отворяя немереный простор: прибрежные

луга, колки, лес, уходящий к чужим хуторам.

– Я им пригляжусь!
– вскинулся от еды Артур.
– Я их на станции изучил...

Наглые рожи... Ружье нынче с хутора привезу.

– Есть ружье, - сказал Николай.

– Где? Покажи!
– вскочил из-за стола Артур.

– В шалаше висит.

Артур кинулся к шалашу и вернулся с ружьем, переламывая на ходу

стволы, щелкая курком.

– Нормальный ход, - одобрил он.
– Патроны чем заряженные? Надо

волчиной дробью да жаканом. У них шкуры толстые. Я им кое-что еще

придумаю. Кое-какие подарочки, - пообещал Артур, откладывая двустволку и возвращаясь к еде.

– Ты не балуй с ружьем, - предупредил Николай.
– Это на крайний

случай. И чего случись, не по людям стрелять, а лишь пугнуть.

– Пугну, пугну. Я их пугну, - пообещал Артур, и в голосе его прозвучала такая холодная злость, что Волчок поднял голову от миски с едой.

Опустили в кипящую воду раков. Острый укропный дух поплыл над

становьем.

Артур хорошо ел: вареные яйца, рыбу, помидоры, картошку. Лишь

молодые зубы посверкивали. Николай же страдал желудком, язвою, и не

всякая еда была ему впору, да и годы уже к еде не манили. Клюнешь того-сего - и шабаш. Тянет к куреву, которое, по-умному, бросить давно пора. Да

все не получается.

Внук тоже курил. Но вначале он раков съел, деля добычу с Волчком,

который с хрустом грыз и глотал.

Раков прикончили. Волчок улегся в тени. Артур задымил сигаретою.

Николай не ругал его: какой прок? Сам в его возрасте баловал.

– Пасутся хорошо, - докладывал деду Артур.
– Не бзыкают. Ложиться

я им не давал. Пускай кормятся, наедают мяса. Звездарь ногу еще волочит,

но помене. Шварцнегер Жеваного гонял. Алка Пугачиха все куда-то стремится. Ревет и целится убежать.

Все быки, которых пасли Николай с Артуром четвертый месяц уже, не

враз, но заимели клички. Звездарь, Гусар - нарекал Николай по характеру ли,

по виду. Артур лепил имена посерьезней: могучего быка звал Шварцнегером,

горластого - Алкой Пугачевой, были у него и Марадона - приземистый

черный бычок, и неразлучные Горбач да Ельцин, Рэмбо, Менторез...

Николай согласно кивал, слушая доклад внука. Потом Артур заснул на

телогрейке, в тени, рядом с собакою. Николай же, собрав грязную посуду,

спустился к речке.

Вода на береговой отмели была тепла. С пологого берега, с лугов, стекал

осязаемый полуденный жар. Помыв посуду, Николай было задремал, прямо

на берегу, на солнце, но быстро очнулся. Что-то кольнуло сердце, заставило

подняться к становью.