Наблюдения, или Любые приказы госпожи

Немного погодя я подошла к маленькому полю, посередь которого внаклонку стоял мужчина, разглядывая землю. Не желая привлекать внимание, я перестала петь, едва его заметила. Но когда я проходила мимо, мужчина выпрямился и уставился на меня. Он был низкорослый, худой и постоянно сплевывал под ноги. Позже я узнала, что это Бисквит Кротки, один из фермерских работников. Он стиснул кулаки и воззрился на меня с таким негодованием, будто увидал самого Сатану, праздно разгуливающего по проселку. Я на всякий случай помахала рукой и поздоровалась, ведь он мог оказаться моим новым соседом. В ответ мужчина харкнул и смачно сплюнул на землю, но по нему было видно, что это всего лишь очередной плевок из многих тысяч, которые он делает за день, а потому было бы несправедливо сказать, что плевок адресовался именно мне.

Слава богу дорога скоро повернула за живую изгородь и стала спускаться вниз. Я вздохнула с облегчением, скрывшись от глаз неприятного типа. Вскорости я вошла в деревню. Тогда, до открытия новых угольных рудников, деревня была гораздо меньше нынешнего и населена главным образом углекопами да ткачами, чьи дома теснились вокруг Перекрестка и беспорядочно тянулись по обеим сторонам Большой дороги. Я поискала там кофейню или еще какое-нибудь развлекательное заведение, но меня ждало горькое разочарование. Правда на одном краю деревни находилась таверна под названием «Гашет», а в двух шагах от Перекрестка — маленькая гостиница «Лебедь». Двумя другими достопримечательностями здесь были старая кузница и лавка, служившая одновременно пекарней, бакалеей и почтовой конторой. На улице играли с полдюжины чумазых ребятишек, бродили два шелудивых пса, стояли несколько запряженных телег и двуколок. Ни даже какого-нибудь захудалого театрика или танцевального зала. На единственном общественном здании красовалась вывеска, извещавшая, что оно арендовано масонской ложей, обществом «Вольных садовников». Я была ужасно разочарована. В окне лавки висело объявление о званом вечере, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что он состоялся в прошлом месяце и не здесь, а в соседней деревне под названием Смоллер. Несмотря на острое желание выпить пару-другую кружек пива, я прошла мимо таверны и гостиницы, не сворачивая. Заявиться домой навеселе в первый же рабочий день значило бы нарваться на страшные неприятности. Кроме того, мне не хотелось сердить миссус, помогшую мне начать новую жизнь.

В лавке пахло леденцами, табаком, скисшим молоком, и там никого не было, кроме плешивого мужчины за прилавком, бакалейщика Хендерсона. И как вы думаете, что он сделал, когда я поздоровалась? Скрестил руки поверх часовой цепочки, зевнул и уставился в потолок. Я знавала таких типов и умела не обращать внимания на подобные наглые выходки. А потому перешла сразу к делу.

— У вас есть ячменные лепешки, мистер? — спросила я и тотчас увидела их в витрине на прилавке, но прежде чем я успела продолжить, Хендерсон помотал головой.

— Нет. Ячменных лепешек нет.

Я изумленно вытаращилась на него, потом указала на витрину.

— А как насчет вон тех?

— Они отложены.

— Отложены? Для кого?

— Для жителей Соплинга и нашего округа.

— В таком случае, — заявила я, — можете продать мне шесть штук, потому что меня прислала за ними моя хозяйка, проживающая в «Замке Хайверс», который наверняка относится к вашему округу, поскольку находится всего в миле отсюда.

Мои слова заставили Хендерсона призадуматься. Пару-другую секунд он свысока разглядывал меня, потом наконец осведомился:

— А ты, собственно, кто такая?

— Я новая служанка в «Замке Хайверс».

Он презрительно хохотнул.

— Новая служанка. Ну да. А что сталось с прежней?

Я не хотела признаваться, что не знаю, поэтому сказала:

— Она уехала.

— Да неужто? — говорит Хендерсон, а потом спрашивает (к крайнему моему удивлению): — Уж не на поезде ли она уехала? — и начинает ржать во все горло. Натурально ржать конем.

Я просто стояла и смотрела, пока он разрывался от хохота. Это было даже не забавно и я подумала, что у него видать не все дома. Через пару минут он успокоился и вытер глаза.

— О господи. Уж не на поезде ли она уехала, вот смех-то. — Затем перегнулся через прилавок и доверительно спросил: — А как поживает очаровательная Арабелла?

— Кто? — переспросила я страшно высокомерным тоном.

— Миссис Рейд, твоя хозяйка. Иль ты даже имени ее не знаешь?

— Ах да, — говорю, — Арабелла. Я не расслышала. Прекрасно поживает, благодарствуйте.

— Ну а сам как?

Я предположила, что он имеет в виду хозяина, и сказала:

— Сам сейчас в отлучке.

— Ну да, ну да, — кивнул Хендерсон. — Вербует избирателей, не иначе?

— Само собой, — ответила я, разумеется понятия не имея, о чем речь.

— Ну да, ну да, — повторил он и приподнял бровь. — И она там одна-одинешенька? Скучает в огромном пустом доме. Небось бедняжке и поговорить-то не с кем, а?

Хендерсон облизал кончики усов, понятно кого представляя в роли собеседника. При одной мысли, что он хотя бы приблизится к миссус, меня аж передернуло от отвращения.

— Вовсе нет, — говорю. — У ней полон дом гостей.

— Вот как?

— Да, у нас гостят несколько человек. Родичи миссус, из Англии. Вот почему нам понадобилось еще съестное, они подъели все подчистую. А теперь, с вашего позволения, я возьму шесть лепешек да пойду восвояси. Меня ждут.

Да уж, моя просьба явно была для Хендерсона наитруднейшей из всех мыслимых — так тяжко он вздохнул и так неохотно сполз с табурета, горестно качая головой, словно не в силах уразуметь, почему вообще кому-то взбрело на ум покупать ячменные лепешки. Подлинно душераздирающее зрелище. Наконец он упаковал шесть лепешек в пакет, и я выложила деньги. Он смахнул монетки с прилавка, поймал в фартук и из него вытряхнул в кассу. Ясное дело, не хотел дотрагиваться до них своими белоснежными ручками, чтобы не подцепить микробов от ирландской девчонки.

Арабелла.

Арабелла, Арабелла, прелестное имя. Всю обратную дорогу я вспоминала афишу, которую однажды видела у Королевского театра, там была нарисована балерина с кожей белее молока, наряженная в умопомрачительное бледно-розовое платье с пышной юбкой — не знаю почему, но имя Арабелла навевало на меня мысли о чем-то таком вот изящном, утонченном и прекрасном.

В отличие от имени Бисквит Кротки. Я обрадовалась, не увидав на турнепсовом поле давешнего угрюмца. Верно он ушел плевать на другое поле.

По возвращении в «Замок Хайверс» я застала миссус в кухне.

— Ты вернулась! — радостно воскликнула она (не иначе думала, что я сбегу с ее двумя пенсами).

Я отдала лепешки, и она тотчас показала мне ворох одежды, выложенной для меня на столе. Там фартуки, нижние юбки, чепцы и два ситцевых платья, одно в полосочку, другое темно-серое, оба маленько полинялые. Я мигом поняла, что все вещи не новые, не могла же она так быстро раздобыть новую одежду. По молодости лет я очень заботилась о своей наружности, а потому немного расстроилась, что мне придется ходить в обносках. Видать миссус заметила разочарование на моем лице.

— Думаю, размер примерно твой, — сказала она, потом добавила: — Они на время, пока мы не пошьем новые.

Я взяла полосатое платье и осмотрела. По крайней мере оно казалось чистым и пахло как свежеотутюженное.

— Надень, — говорит миссус.

— Мне прямо здесь переодеваться, мэм?

— Почему бы и нет?

Я сняла свое платье и стала надевать полосатое. Застегивалось оно на груди. Пальцы у меня невесть почему дрожали, и миссус подошла и сама застегнула все пуговки, одну за другой. Потом погладила меня по волосам, улыбнулась и отступила на шаг назад.