Начала любви

— Да, но я только хотела... — смущённо пробормотала Элизабет.

— У нас есть кухарка, — сухо напомнила принцесса. — Или вас не устраивает, как она готовит?

— Устраивает, но я просто... — подняв на Иоганну-Елизавету робкие глаза, Элизабет их тотчас опустила. — Да, конечно, извините.

Принцесса про себя улыбнулась при звуках произнесённого «naturellement» [21] . Что-то всё же есть у французов и даже у француженок. Как ни свободно говорила принцесса на их языке, но никогда не могла с таким музыкальным изяществом произнести вот хотя бы это простенькое «naturellement». За какие такие заслуги Господь дал этим французам такой язык звучный...

21

«Конечно» (фр.).

Первые уроки французского для крошечной Софи напоминали некоторую игру: рисуночки, картиночки, стишки, песенки, а также велеречивые комплиментарные тирады, оказывающиеся понятными прежде, чем выучены составляющие их слова. Когда у Мадлен учительство не заладилось, — а не заладилось оно главным образом из-за регулярных ночных свиданий с молодым адвокатом Колхардом, — старшую сестру подменила Элизабет. Приблизительно так в бою, видя смертельно раненного знаменосца, ближайший к стягу солдат подхватывает начинающее падать древко.

После того как Мадлен придумала свою беременность и тем самым вынудила добропорядочного адвоката сделать ей предложение, маленькая Софи совершенно естественным образом перешла под крыло младшей Кардель. Легко подружившаяся с новой mademoiselle [22] , девочка в знак своего благорасположения придумала Элизабет домашнее имя — Бабет. Для ушедшей из замка и как бы канувшей в небытие Мадлен никакого специального имени не было вовсе, иначе говоря, нужно быть Элизабет, чтобы сделаться Бабет, да простится автору сия версификационная попытка.

22

Мадемуазель (фр.).

3

Немного внимания обращавший на маленькую Софи в первые годы её жизни да и нечасто видевший дочь, Христиан-Август запомнил тот скучноватый вечер, когда в залу, где собрались десятка полтора приглашённых по какому-то поводу, вдруг вбежала (босые ножки, длинная рубашка, волосы на ночь распущены) отказывавшаяся укладываться толстощёкая девочка и звонко, словно бы продолжая разговор, закричала:

— C’est la meilleure mademoiselle possible! [23]

23

Это самая лучшая, какую я знаю, мадемуазель (фр.).

Вбежавшая за Софи, смущённая такой неожиданной похвалой, Бабет взяла на руки и скоренько так унесла девочку.

— Надо же, совсем уже взрослая, — сказал, как подсказал, фон Лембке, прошедший к тому времени стадии лёгкого подпития, заметного опьянения, сильного опьянения и вновь казавшийся трезвым, если бы только не избыточный румянец на щеках.

От неурочного явления дочери с картинно раскиданными по плечам кудряшками, от слов готового рухнуть фон Лембке, ну и, пожалуй, оттого ещё, что время подоспело, Христиан-Август как бы даже опомнился: и вправду дочь! Причём большая такая, взрослая... Не меньшее изумление Христиана-Августа вызвал её французский щебет, поскольку сам принц за всю жизнь так и не овладел этим чужеродным наречием и для того, чтобы фактическое отсутствие языка не слишком бросалось в глаза, придумал целую систему, состоящую из превосходно заученных французских словечек и сложной мимической игры. В сочетании с умением понимать французскую речь эта система позволяла ему выглядеть вполне достойно и несколько даже загадочно, как выглядят, скажем, маскарадная маска, заштрихованный оконным стеклом женский профиль или одинокий прочерк вороньим крылом по снегу...

Да и гордость была, несомненная гордость: родная дочь-стрекоза обскакала-таки увальня-папашу!

Радость свою принц выражал как умел: обкармливал Софи конфетами, весело хохотал над её серьёзнейшими ответами, с чувством гладил по голове. Большая отцовская ладонь, утюжившая голову дочери, безжалостно сминала множественные тонкие кудряшки, об искусственном происхождении которых принц едва ли догадывался и на приготовление которых у Бабет уходила уйма времени.

Но всё это, разумеется, мелочи.

Принц, что более важно, вдруг полюбил свою некрасивую, несколько похожую на него лицом, ловкую, смышлёную дочь, с одинаковым проворством научившуюся лопотать на языке Мольера и взбираться к отцу на спину. Это последнее было совершенно восхитительным. Девочка не просила отца останавливаться, но подлавливала его идущим, с криком подбегала и, цепляясь за что попало, то есть за одежду, за волосы, если случалось, так и за ухо, в считанные секунды забиралась к родителю на спину, подобно тому как зверёныши взбираются на дерево. Замешанная на бесцеремонности, эта ловкость дочери умиляла и восхищала принца, хотя и раздражала Иоганну-Елизавету. Но это уж как водится.

Не без успеха продолжалась программа экономного обучения Софи, приправленная определённым везением. С назначением пышнотелой, темноволосой, лицом похожей на еврейку младшей Кардель девочка приобрела гувернантку и подругу — в одном лице; там, где материнские истерики и угрозы оказывались недейственными, на помощь приходила дружеская мягкость Бабет, и совершалось очередное маленькое чудо: Софи позволяла вымыть себе голову, или без разговоров укладывалась спать, или даже принималась уплетать овсяную кашу (от вида которой у самой Бабет подступала тошнота). Под стать Элизабет оказались и другие учителя. Преподаванием родного языка и каллиграфией с девочкой занимался добропорядочный старик Вагнер, музыке пытался научить дородный, похожий в профиль на принца добряк Реллиг; география, светская история и религиозное воспитание были отданы на откуп капеллану штеттинского гарнизона пастору Дове. Заручившись любовью Софи и некоторыми симпатиями Христиана-Августа, Бабет осторожно подсказывала принцессе, кого именно из учителей имеет смысл дополнительно пригласить к девочке. Именно с подачи Кардель то одному, то другому из осевших в Штеттине французов удавалось подкормиться от гостеприимного стола губернатора. Дольше иных милостями такого рода пользовались учитель французского чистописания Лоран и проповедник Перар. Последнего девочка ненавидела и какое-то время терпела исключительно из любви к Бабет. Ради мадемуазель стерпела бы и не такое!

Собственно, Бабет оказалась её единственной и в силу этого лучшей подругой. Обладая редким даром не снисходить до Софи, как это делали практически все остальные взрослые, но естественно перенимать лексику, интересы и даже, казалось, сам возраст своей воспитанницы, Кардель всегда оказывалась на одном с Софи уровне и от строительства песочных домиков, игры в куклы или беготни «кто скорее» испытывала не меньшее удовольствие.

Девочка обожала Элизабет. Девочка любила (это на полтона пониже, чем «обожать») своего отца, с большой симпатией относилась к жирному Реллигу и Вагнеру, обладающему изумительной способностью написать Софи-Августа-Фредерика, не отнимая каллиграфического пера от бумаги. Даже Перара терпела Софи, но, когда Бабет говорила ей, что ко всему прочему и даже превыше всех других девочка должна любить свою мать, — возникала недоумённая пауза. Тем более Софи неоднократно могла убедиться в том, что сама Бабет не выносит принцессу, что называется, на дух. Иоганна-Елизавета платила француженке взаимностью. Не менее, а может быть, даже и более француженки Иоганну раздражала Софи. Спрашивается, зачем же заставлять Софи любить собственную мать? И как, каким образом возможно полюбить её? Да и за что, за какие такие дела? Может, за то, что перемежает истерики резкими, искромётными пощёчинами?

Причём какую моду взяла: снизу, без подготовки, ударяла Иоганна-Елизавета дочери по лицу, используя при этом тыльную сторону ладони, так что многочисленные кольца оставляли миниатюрные синяки и царапали кожу. И вообще обидно. Тем более что в присутствии матери Софи не имела права плакать: Иоганна требовала от дочери безусловного соблюдения galanterie frangaise [24] , а если вдруг от пощёчины дочь заходилась плачем, не более щадящие пощёчины переносились на Бабет — за недостаточную выработку у своей подопечной подобающих манер. Чтобы не подставлять таким образом свою любимую мадемуазель, маленькая принцесса приучалась молча сносить материнские побои. И если вдруг ей удавалось удержать слёзы во время незаслуженной экзекуции, как сладко бывало затем влететь к Бабет, упасть к ней в объятия и от души разрыдаться.

24

Здесь: правил французской галантности (фр.).

Элизабет жила через стену от Софи. Лишь с переездом необыкновенной своей мадемуазель в замок почувствовала девочка среди старых и вечно холодных стен некоторое успокоение. Подруга находилась рядом, в нескольких сантиметрах. Они свои постели специально расположили таким образом, чтобы иметь возможность перестукиваться через стену. В любое время ночи и дня, почувствовав дурноту, страх или попросту соскучившись, Софи условными тремя ударами в массивную стену призывала к себе терпеливую и безотказную Бабет. А забраться ночью под тёплое одеяло с головой, вдыхать запах тела своей подруги и слушать размеренный шёпот Бабет — о, это казалось райским удовольствием.