Начальник Тишины

– Как она сказала?

– "Он поймет", говорит. А потом Василиса мне рассказала, что Князь в гневе уехал, а мамаша предупредила, что теперь ее, Василису, приговор ждет. Я Василиску спрашиваю: "Тебе что, жить надоело? Убежала бы, - говорю, - тайно". А она задумалась, как глянула на меня, словно до пяток огнем прожгла, а потом обняла ласково и говорит: "Я, Анжелочка, жить только начинаю. А тайно убежать мне никак нельзя. Влас меня выкупить хотел, а Божья воля иная. Мне Боженька лучший путь приготовил. От меня Боженька хочет, чтобы я как блудила открыто, так открыто и каялась, чтобы все наши девочки слышали". А потом помолчала и тихо так говорит: "Спаситель ради нас пострадал, и нам в Его страдании доля есть, сладкая доля!". Мне все-все ее слова в память врезались, как будто я их наизусть выучила. Потом вдруг Василиска в ноги мне повалилась. Я аж отпрыгнула. "Прости, - говорит, - меня. И не забудь. Потом сама все поймешь. Я на брачный пир иду, на чистое ложе, нескверное, смертное. За свою и твою тишину, - так и сказала.

– Я, Анжелочка, пострадать хочу, пострадать за Христа Страдальца". Сказала и выбежала. А я ничего понять не могу. И страшно мне, и радостно. Вот, думаю, убьют они ее или искалечат, но зато, как она Князя с мамашей сделала. Не видать им больше Василиски. Живой она им не дастся. Все! Вырвалась на свободу птичка!

– А как же они ее убили?

– Просто. Оказывается, Князь от нас прямиком к Жану поехал, это наш главный. Нажаловался ему на Василису и стал смертного приговора требовать. Жан, говорят, упирался. Но этот вампир своего добился. Зануда такой. Прислал Жан трех мальчиков на помощь Батону. Трое должны были ее держать, а один шприц с ядом в пятку всаживать. Только когда они к Василисе в комнату вломились, она им говорит: "Я знаю, вы меня убивать пришли. Не делайте этого. Это очень плохо. Вы не меня, вы себя убьете, и Господу тоже больно будет, потому что Он любит вас". У них прямо челюсти поотвисали. Но потом они в себя пришли и прут на нее. Она тогда иконочку Бога взяла и говорит им: "Не трогайте меня. Я смерти не боюсь. Со Христом мне смерть не горька. Смерть мне обручальное кольцо на палец наденет. Я знаю, все вы перед делом и после дела в церковь бегаете свечи ставить. Только свечи в руках убийц нераскаянных - черные, смоляные. Они не аромат, а зловоние источают. Но я буду просить, чтобы Милостивый Господь простил вас. Пусть Боженька примет меня от вас, как живую свечу. Ну что, мальчики православные, как убивать меня будете?". Парни решили, что она свихнулась и говорят: "Ложись на кровать прямо в одежде, только обувь скинь. Сделаем тебе укол в ногу, и все". Василисочка наша иконочку поцеловала, крепко-крепко ее к груди прижала и легла. Они ей шприц и всадили в пятку - "поцелуй змеи" у нас называется. А она на кровати лежит, куда-то вверх смотрит и говорит: "Сделай, Господи, ложе мое скверное, ложем нескверным". А потом у нее вроде как предсмертный бред начался. Она все повторяла: "Тебя, Жених мой, люблю, и Тебя ищу я в страданиях...". Так и умерла с этими словами. Мы с девчонками под дверью подслушивали и в замочную скважину подглядывали, хоть и жутко было. А потом ночью на кухне Батон разоткровенничался под мухой. Мы все в шоке были. А утром, как ни в чем не бывало, мамаша скорую и милицию вызвала. "У меня, - говорит, - одна квартиросъемщица отравилась. Несчастная любовь наверно". Ну, те уши и развесили. Мы-то про "поцелуй змеи" уже слышали. Врачи ничего определить не могут. Они думают как? Раз яд в крови есть, а следов насилия нет, значит, самоубийство. Дырочка-то на пятке малюсенькая. Если не знать, ее ни в жизнь не найдешь. А, может, мамаша и приплатила еще кому надо... Ну вот, а когда я тебя у подъезда увидела, бегом в свою комнату. Бумаги Василискины схватила и вниз. Дождалась, пока мамаша отчалила, и за тобой. Так и шла до метро, а потом в метро, а потом опять по улице до подъезда. Думала, ты заметишь, но тебе, видно, не до того было.

Влас пораженно молчал. Потом спросил:

– Как жить теперь будешь?

– Как?
– не поняла девушка.

– К мамаше вернешься?

Анжела удивленно смотрела на Власа, словно он задал ей вопрос о чем-то невероятном:

– Я не думала... А как не вернуться?

– Подруга твоя знала как. Если бы ее не убили, то там ее уже не было бы. Мы бы ей помогли.

– Я догадывалась.

– Только не понадобилась ей помощь. Она ведь тебе сама про это сказала. Василиса выше всех земных расчетов оказалась. Я совсем не ожидал. Но я рад. Я очень за нее рад. Она Бога возлюбила по-детски, а Он сразу на руки Свои ее скорбную душу взял. Вот и весь смысл жизни.

– А что мне и вправду можно не возвращаться обратно или ты шутишь?
– неуверенно спросила Анжела.

– Не возвращайся! Ни в коем случае не возвращайся!
– разгорячился Влас.
– Василису я не уберег, так, может быть, тебя, с Божией помощью, уберегу. Я ведь твой должник. Ты даже не представляешь, какую радостную весть мне принесла. Я думал, Василиса самоубийца, а она... она мученица Христова! Хотя по-человечески горько, очень горько без нее...

– Влас отвел глаза, чтобы скрыть слезы.

В этот момент в дверном замке повернулся ключ, и на пороге, чуть не столкнувшись с Власом и Анжелой, застыла мать.

– Мамочка, не пугайся, - с извиняющейся улыбкой сказал Влас, - это Анжела. Она поживет пока у нас. Я буду спать в гостиной на диване, а она в моей комнате.

Мать выпустила из рук хозяйственную сумку, которая упав на пол издала звук разбивающего стекла. Влас поднял сумку.

– Ну вот, бутылка кефира разбилась, - с досадой сказал он.
– Мам, да не переживай ты. Тут совсем другое. Это не как раньше. Мне обратного пути нет. Анжеле нужна помощь. Не выгоним же мы человека на улицу.

Мать вопрошающе смотрела на девушку.

– Вы простите, я не знаю вашего имени...
– извинилась Анжела.

– Татьяна Владимировна, - подсказал Влас.

– Простите, Татьяна Владимировна, - продолжила Анжела, - я уйду. Влас очень добрый человек, но я уйду.

– Мама, - твердо сказал Влас, - эту девочку продают на панели. Если мы ее вытолкнем на улицу, ее опять заставят блудить. Ты хочешь, чтобы это преступление на нас было?

От такой откровенности Власа, матери сделалось совсем дурно. Она прислонилась к стене и закрыла глаза.

– Мамочка, садись, - кинулся к ней Влас, подставляя табуретку.

– Делай, что хочешь, - поблекшим голосом прошелестела Татьяна Владимировна.

– Спасибо, мамочка. Спасибо, - поблагодарил Влас, гладя мать по плечу. 

Глава двадцать девятая. Замоскворецкий

Черный "Ягуар" последней модели подкатил к трехэтажному желтому особняку на Садовом кольце.

– Приехали, Юлий Юрьевич, - учтиво сообщил шофер.

Замоскворецкий с безучастным видом сидел на заднем сиденье и, казалось, не слышал.

Минут через пять, шофер повторил громче:

– Юлий Юрьевич, мы приехали. Может, пойдете, а то уже восьмой час. Мы и так опоздали.

Замоскворецкий вздохнул и, выйдя из машины, направился к особняку. Случайные прохожие с неприкрытым интересом оглядывались на вышедшего из "Ягуара" Замоскворецкого. И действительно, было на что посмотреть. Это был атлетического сложения высокий мужчина, натуральный блондин с голубыми глазами, эдакая "белокурая бестия". Он был одет в богатую волчью шубу, в руках держал портфель из крокодиловой кожи.

Замоскворецкий подошел к парадному подъезду, украшенному головами мифических чудовищ в псевдосредневековом стиле, и позвонил. У входа тускло поблескивала табличка из нержавеющей стали с надписью "Клиника эксклюзивной психотерапии доктора Князева".

Войдя в холл, Замоскворецкий небрежно скинул шубу на руки швейцару и остался в элегантном лондонском костюме.

– Доктор у себя?
– спросил он.

– Ждет вас, Юлий Юрьевич.

Пройдя по широкой мраморной лестнице на второй этаж, Замоскворецкий толкнул кулаком высокую сверкающую белизной дверь с надписью "Доктор Князев С.К.".

Святополк Каинович Князев восседал в высоком кресле за массивным квадратным столом из красного дерева. Над столом висела большая, но в то же время изящная хрустальная люстра. Почти всю правую и левую стену кабинета занимали антикварные книжные шкафы. Пол был устлан мягким темно-коричневым ковром. В кабинете отсутствовали окна. Правда, за спиной доктора имелось окно, но его наглухо заслоняло величественное зеркало в резной деревянной оправе.

– Очень рад, любезный Юлий Юрьевич. Чрезмерно рад, - приветствовал гостя доктор Князев, протягивая к нему обе руки.
– Милости просим, садитесь, голубчик.

Замоскворецкий, словно баскетбольный мяч в корзину, бросил свое тело в черное кожаное кресло, стоявшее в углу кабинета.

– Слушай, Святополк как тебя там...?

– Каинович, но я же не раз вас просил, дорогой Юлий Юрьевич, не утруждайтесь понапрасну, зовите меня просто "доктор Князев". А то вечно у вас перепады, то Святополк Каинович, то Князь. Лучше уж единообразия держаться.

– Лады. Доктор, сегодня вообще беда. Тяжело, как никогда.

– Внимательно слушаю. Какого рода тяжесть?