Начало бесконечности. Объяснения, которые меняют мир

ГЕРМЕС: Я не раскрываю фактов.

СОКРАТ [вздыхает]: Тогда умоляю, скажи, какова природа добродетели? Я всегда хотел это знать.

ГЕРМЕС: И нравственных истин я не раскрываю.

СОКРАТ: Но как добрый бог, ты, должно быть, пришел, чтобы передать мне какие-то знания. Чем же ты соблаговолишь наградить меня?

ГЕРМЕС: Знанием о знании. Эпистемологией. И я уже кое-что тебе сказал.

СОКРАТ: Да? А, ты сказал, что уважаешь афинян за открытость аргументам. И за сопротивление обидчикам. Но все знают, что это благодетели! И уж конечно, рассказав мне то, что я уже знаю, ты не можешь считать, что что-то «раскрыл» мне.

ГЕРМЕС: Многие афиняне действительно назвали бы это благодетелями. Но сколько из них верят в это по-настоящему? Сколько пожелает критиковать бога, исходя из стандартов благоразумия и справедливости?

СОКРАТ [размышляя]: Наверно, все достойные. Ведь как можно быть праведником, следуя богу, в чьей нравственной правоте ты не убежден? И как можно убедиться в чьей-то нравственной правоте, не сформировав мнение о том, какие качества являются правильными с нравственной точки зрения?

ГЕРМЕС: А твои соратники, спящие там, на лужайке, они, что, недостойные?

СОКРАТ: Нет, достойные.

ГЕРМЕС: Известно ли им о связи, которую ты только что провел между благоразумием, нравственностью и нежеланием подчиняться богам?

СОКРАТ: Вероятно, им это не вполне известно, пока.

ГЕРМЕС: Так, значит, неверно то, что это известно любому достойному.

СОКРАТ: Согласен. Вероятно, это известно только мудрым.

ГЕРМЕС: Тогда уж тем, кто как минимум мудр так же, как ты. Кто еще относится к этой высокой категории?

СОКРАТ: Ты что, преследуешь какую-то высокую цель, продолжая насмехаться надо мной, а, мудрый Аполлон? Зачем ты задаешь мне тот же вопрос, который мы задали тебе утром? Кажется, твоя шутка перестает быть смешной.

ГЕРМЕС: А ты, Сократ, разве никогда ни над кем не насмехался?

СОКРАТ [с достоинством]: Если иногда я и смеюсь над кем-то, то только потому, что хочу, чтобы он помог мне найти истину, с которой ни я, ни он еще не знакомы. Я не насмехаюсь свысока, как ты. Я только хочу подвигнуть моего смертного друга, чтобы он помог видеть дальше того, что увидеть просто.

ГЕРМЕС: Разве есть что-то в мире, что легко увидеть? Что увидеть проще всего?

СОКРАТ [пожимает плечами]: То, что у тебя перед глазами.

ГЕРМЕС: И что же у тебя сейчас перед глазами?

СОКРАТ: Ты.

ГЕРМЕС: Точно?

СОКРАТ: Уж не собираешься ли ты спрашивать меня, как я могу быть уверен в том, что говорю? А потом, что бы я ни сказал, ты спросишь, как я могу быть уверен и в этом?

ГЕРМЕС: Нет. Неужели ты думаешь, что я явился сюда, чтобы упражняться в банальных приемах ведения дискуссии?

СОКРАТ: Что ж, хорошо: очевидно, я не могу быть ни в чем уверен. Но я и не хочу. Что может быть скучнее – ничего личного, о, мудрый Аполлон, – чем достичь состояния абсолютной уверенности в своих убеждениях, к которому некоторые, похоже, так стремятся. Какая от этого может быть польза, кроме видимости аргумента, когда на самом деле его нет. К счастью, это психическое состояние не имеет ничего общего с тем, к чему я сам стремлюсь, а именно открыть истину о том, каков мир, почему он такой и, даже больше, каким он должен быть.

ГЕРМЕС: Мои поздравления, Сократ, ты обладаешь эпистемологической мудростью. Знание, которое ты ищешь, – объективное знание – сложно получить, но оно достижимо. А к тому психическому состоянию, которого ты не ищешь, – обоснованному убеждению [66] , – стремятся многие, особенно священники и философы. Но, по правде говоря, убеждения нельзя обосновать, кроме как относительно других убеждений, и даже в этом случае только с ошибками. Так что поиск обоснований может привести разве что к бесконечному регрессу, каждый шаг которого будет и сам подвержен ошибкам.

66

В оригинале: justified belief. Здесь обоснованность (или оправданность) означает любые мотивы, создающие непоколебимую субъективную уверенность в истинности убеждения. Это может быть как доказательство (в рамках джастификационизма), так и вера (в религии). И то и другое отвергается фаллибилизмом. – Прим. ред.

СОКРАТ: И это я знаю.

ГЕРМЕС: Действительно. И, как ты правильно заметил, если я тебе скажу то, что ты уже знаешь, это не будет считаться «откровением». Однако заметь, что это как раз то, с чем люди, ищущие обоснованных убеждений, не согласны.

СОКРАТ: Что-что? Прости меня, но для моей предположительно мудрой головы этот комментарий слишком запутан. Прошу, объясни, что я должен заметить в тех людях, которые ищут «обоснованных убеждений».

ГЕРМЕС: А вот что. Предположим, им известно объяснение чего-либо. Мы с тобой сказали бы, что они его знают. Но для них, независимо от того, насколько разумно это объяснение и насколько оно может быть верным, важным и полезным, это все еще не знание. Они будут считать его таковым, только если потом придет бог и подтвердит им, что оно верно (или если они вообразят себе такого бога или другой авторитетный источник). Таким образом, если авторитет скажет им то, о чем они и так уже прекрасно знают, для них это действительно будет откровение.

СОКРАТ: Это я понимаю. И я также понимаю, что они глупцы, потому что во всем, что они знают, «авторитет» [указывает на Гермеса] может просто играть с ними. Или пытаться преподать им важный урок. А может, они неправильно его понимают. Или ошибаются в том, что это авторитет…

ГЕРМЕС: Да. Таким образом, то, что они называют «знанием», а именно обоснованное убеждение, – фантазия. Для человека оно недостижимо, разве что в виде самообмана; ни для какой хорошей цели оно не нужно; к нему не стремятся мудрейшие из смертных.

СОКРАТ: Это я знаю.

ГЕРМЕС: И Ксенофан знал, но его больше нет среди смертных…

СОКРАТ: Ты это имел в виду, когда сказал оракулу, что нет никого мудрее меня?

ГЕРМЕС [игнорирует вопрос]: Следовательно, также я не имел в виду какое-либо обоснованное убеждение, когда спросил, уверен ли ты, что я стою у тебя перед глазами. Я только спросил, как ты может утверждать, что «ясно видишь», что у тебя перед глазами, если ты при этом говоришь, что спишь!

СОКРАТ: Да! Ты поймал меня на ошибке, но она определенно не тривиальна. Действительно, ты не можешь быть в буквальном смысле у меня перед глазами. Возможно, ты у себя на Олимпе и посылаешь мне некое свое подобие. Но в таком случае ты им управляешь, и я его вижу и называю его «тобой» и поэтому вижу «тебя».

ГЕРМЕС: Но я спросил не об этом. Я спросил, что сейчас у тебя перед глазами. В реальности.

СОКРАТ: Хорошо. В реальности у меня перед глазами комнатушка. Или, точнее говоря, у меня перед глазами веки, поскольку глаза у меня должны быть закрыты. Но по твоему лицу я вижу, что такой ответ для тебя все еще недостаточно точен. Хорошо: у меня перед глазами – внутренняя поверхность век.

ГЕРМЕС: И ты ее видишь? Другими словами, так ли «легко увидеть» то, что у тебя перед глазами?