Начало бесконечности. Объяснения, которые меняют мир

Поэтому ни одно исследование поведения не позволяет определить, является ли счастье врожденным. Наука просто не может разрешить этот вопрос без объяснительных теорий о том, на какие объективные признаки ссылаются люди, говоря о своем счастье, а также о том, какая физическая цепочка событий связывает гены с этими признаками.

Так как же наука, не опирающаяся на объяснения, подходит к этому вопросу? Прежде всего нужно объяснить, что счастье не измеряется непосредственно, а измеряется только его заместитель, такой как поведение, заключающееся в проставлении галочек на шкале, называемой «счастье». Цепочки заместителей используются во всех научных системах мер. Но, как я объяснял в главах 2 и 3, каждое звено в цепи – дополнительный источник ошибок, и чтобы не обмануть самих себя, нам нужно критиковать теорию каждого звена, а это невозможно без объяснительной теории, связывающей заместители с интересующими нас величинами. Поэтому-то в настоящей науке утверждать, что величина измерена, можно только когда есть объяснительная теория, говорящая, как и почему измерительная процедура дает значение величины и с какой точностью.

Есть обстоятельства, при которых существует разумное объяснение, связывающее измеримый заместитель, например расставление галочек, с интересующей величиной, и в таких случаях в исследовании не будет ничего ненаучного. Например, в ходе опроса политического мнения респондентов могут спрашивать, «довольны» ли они тем, что конкретный политик будет переизбираться, и руководствоваться при этом теорией, что так можно будет узнать, в каком квадратике они поставят галочку на выборах. Затем эта теория проверяется во время выборов. Аналогов такому тесту для счастья нет: для его измерения нет независимого способа. Другим примером добросовестной науки будет клиническое исследование, в ходе которого должен быть протестирован препарат, призванный облегчить состояния, когда человек несчастлив (отдельные опознаваемые их типы). В этом случае цель исследования опять же – определить, приведет ли препарат к поведению, при котором человек будет говорить, что стал счастливее (причем без неблагоприятных побочных эффектов). Но если препарат и пройдет тестирование, вопрос о том, действительно ли благодаря ему пациенты становятся счастливее или они просто переориентируются на более низкие стандарты или что-то вроде того, науке будет недоступен до тех пор, пока не появится проверяемая объяснительная теория того, что такое счастье.

В науке, лишенной объяснений, можно признать, что реальное счастье и его измеряемый заместитель необязательно эквивалентны. Но тем не менее заместитель называют «счастьем», и работа продолжается. Отбирается большое число людей якобы случайным образом (хотя на практике мы обычно ограничены маленькой группой людей, как, например, студентами университета в конкретной стране, которым нужно подзаработать), затем исключаются те, у которых есть выявляемые внешние причины счастья или его отсутствия (вроде выигрыша в лотерею или тяжелой утраты). Таким образом, объектами исследования являются «типичные люди», хотя на самом деле без объяснительной теории нельзя сказать, является ли эта выборка статистически репрезентативной. Затем «наследуемость» черты определяется как степень ее статистической корреляции с тем, насколько генетически родственны люди. И снова это необъяснительное определение: согласно ему когда-то в Америке принадлежность к классу рабов очень даже «передавалось по наследству» от поколения к поколению. В более общем смысле признается, что статистические корреляции еще не говорят о том, что из чего проистекает. Но при этом добавляется индуктивистское уклончивое утверждение, что «они все-таки могут наталкивать на определенные мысли».

Затем проводится исследование и выясняется, что «счастье» «наследуемо», скажем на 50 %. Это утверждение ничего не говорит про само счастье, пока не откроют соответствующих объяснительных теорий (в какой-то момент в будущем, возможно, после того, как мы поймем, что такое сознание, и искусственный интеллект станет обычным делом). Но люди считают такой результат интересным, потому что интерпретируют его через повседневные значения слов «счастье» и «наследование». При такой интерпретации, которую авторы исследования, если они добросовестны, нигде не поддерживают, результат станет значительным вкладом в широкий класс философских и научных споров о природе человеческого разума. Все это будет отражено в пресс-релизах об открытии. Заголовок будет таким: «По результатам нового исследования, счастье на 50 % предопределено генетически» – уже без взятия терминов в кавычки.

То же будет и с последующей несостоятельной философией. Допустим, что кто-то теперь осмеливается на поиск объяснительных теорий о причине человеческого счастья. Счастье – это состояние постоянного решения проблем, предполагает он. Отсутствие счастья вызвано хроническим провалом попыток их решить. А само решение проблем зависит от знания, как это сделать; таким образом, помимо внешних факторов, отсутствие счастья вызвано незнанием, как что-либо сделать. (Читатели могут распознать в этом частный случай принципа оптимизма.)

Интерпретаторы описанного выше исследования, говорят, что оно опровергает теорию счастья. Не более чем 50 % отсутствия счастья может быть вызвано незнанием, говорят они. Другие 50 % вне нашей власти – они предопределяются генетически, а значит, не могут зависеть от того, что мы знаем или во что верим, до появления соответствующих методов генной инженерии. (Следуя такой же логике в примере с рабством в США, можно заключить, что, скажем, в 1860 году то, будет ли человек рабом, на 95 % определялось генами, а значит, политические силы не могли это исправить.)

В этот момент – при переходе от «наследуемого» к «генетически предопределенному» – в этом лишенном объяснений психологическом исследовании правильные, но неинтересные результаты превратились в нечто весьма захватывающее. Ведь был затронут реальный философский вопрос (оптимизм) и научный вопрос о том, как мозг порождает психические состояния – квалиа. И все это проделано без каких-либо знаний о них.

«Но постойте, – говорят те, кто интерпретирует исследование, – пусть мы не можем сказать, закодировано ли в каких-нибудь генах счастье (или его часть). Но какая разница, как гены этого добиваются – за счет хорошего внешнего вида или как-то еще? Эффект-то есть».

Эффект есть, но наш эксперимент не позволяет определить, насколько можно повлиять на него, не прибегая к генной инженерии, а просто зная как. Потому что то, как эти гены влияют на счастье, может и само зависеть от знания. Например, на то, что люди считают «хорошим видом», может повлиять смена культур, и из-за этого изменится, становятся ли люди счастливее за счет наличия определенных генов. Наше исследование не позволяет спрогнозировать, может ли случиться ли такая перемена. Аналогично оно не скажет нам, будет ли когда-либо написана книга, которая убедит некоторую часть населения в том, что все зло – от недостатка знаний, а знание создается путем поиска разумных объяснений. Если некоторые из этих людей в результате создадут больше знания, чем было бы без книги, и станут счастливее, чем были бы, то часть тех 50 % счастья, которые во всех предыдущих исследованиях считались «генетически предопределенными», больше не будет таковой.

Те, кто интерпретируют исследование, могут ответить, что в нем доказано, что такой книги не может быть! Безусловно, никто из них не напишет такую книгу и не придет к такому тезису. Таким образом, несостоятельная философия породит несостоятельную науку, которая задушит рост знания. Заметим, что эта форма несостоятельной науки вполне может соответствовать всем лучшим практикам научного метода, таким как корректная рандомизация, правильно подобранная контрольная группа, аккуратный статистический анализ. Она может следовать всем формальным правилам «о том, как избежать самообмана». Но прогресса не будет, потому что к нему никто не стремится: теории, не опирающиеся на объяснения, могут лишь защитить существующие, неразумные объяснения.

То, что в описанном мною вымышленном исследовании результат выглядит поддерживающим пессимистическую теорию, не случайно. Теория, предсказывающая, насколько счастливы (возможно) будут люди, не может, по-видимому, учесть последствия создания знания. Таким образом, какова бы ни была степень влияния создания знания, эта теория остается пророчеством и поэтому будет склоняться к пессимизму.

Бихевиористские исследования человеческой психологии должны по своей сути вести к дегуманизирующим теориям человеческой природы. Ведь отказ считать разум причинным фактором эквивалентен рассмотрению его как нетворческого автомата.

Бихевиористский подход равно бесполезен и применительно к вопросу о том, есть ли у некоего существа разум. Я уже критиковал его в главе 7 при обсуждении теста Тьюринга. То же верно и для споров о разуме животных, таких как вопросы легальности охоты на животных их разведения, которые проистекают из философских дискуссий о том, ощущают ли животные квалиа, аналогичные тому, что возникают у человека от страха или боли, и если да, то каким животным это доступно. В настоящее время наука мало что может сказать по этому вопросу, потому что пока нет объяснительной теории для квалиа, а значит, нет способа определить их экспериментально. Но это не мешает правительствам пытаться передать эту политически щекотливую тему под предположительно объективную юрисдикцию экспериментальной науки. Так, например, в 1997 году зоологам Патрику Бейтсону и Элизабет Брэдшоу Национальным трестом [84] было поручено определить, страдают ли олени, когда на них охотятся. В своем отчете ученые написали, что да, потому что охота – «это большой стресс… она утомительна и мучительна». Однако это предполагает, что измеримые величины, обозначенные словами «стресс» и «мучение» (такие как уровни ферментов в крови), показывают присутствие квалиа с такими же названиями, а это точно соответствует тому, что пресса и народ предполагали узнать в результате проведения этого исследования. Через год организацией Countryside Alliance, занимающейся в Великобритании вопросами сохранения сельского уклада жизни, было начато исследование, посвященное тому же вопросу и проводимое под руководством ветеринарного физиолога Роджера Харриса, который пришел к выводу, что уровни этих величин схожи с теми, что вырабатываются у человека, но только не когда он страдает, а когда, например, с удовольствием смотрит футбол. Бейтсон аккуратно ответил, что ничто в отчете Харриса его собственному отчету не противоречит. Но это потому, что ни одно из исследований не имело никакого отношения к рассматриваемому вопросу.

84

Организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и исторических мест в Великобритании. – Прим. перев.