Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

Сарматское наследие

 Заселение славянами Среднего Поднепровья ознаменовалось подлинной встречей славянского и иранского миров, прелюдией к которой был античный период скифо-сарматского владычества в Северном Причерноморье. В процессе продвижения на левобережье Днепра и в Поросье славяне ассимилировали дославянское, ираноязычное население, которое передало славянам Среднего Поднепровья свои характерные физические черты: средний размер черепа, довольно узкое лицо, низкий лоб и прямой, неширокий нос [173] . Самыми заметными и многочисленными сарматскими племенами были асы, обитавшие в бассейне Северского Донца, Верхнего Подонья и в сопредельных областях.

173

Алексеева Т.И. Славяне и германцы в свете антропологических данных. С. 121.

 С этого времени древнерусская культура испытывает сильное иранское влияние. Древнерусский словарь изобилует словами иранского происхождения — «топор», «хата», «шаровары» и др. Через посредство потомков скифо-сарматского населения Древняя Русь ознакомилась с вавилонскими и пергамскими мерами длины и веса, общепринятыми в сарматский период на всем Переднем Востоке, на Кавказе и в Северном Причерноморье. Так, древнерусская «большая гривенка», или «русский фунт», соответствует вавилонской мине, а «пуд» — вавилонскому таланту; пергамскии «палец» равен русскому «вершку», а «шаг» — «аршину» [174] . Русское народное искусство восприняло многие иранские мотивы. Наиболее яркий из них — излюбленный сюжет древнерусской вышивки: женщина на коне или между двумя конями, под копытами которых, а также наверху изображены по два знака свастики, — вероятно, солнце в «верхней» и «нижней» полусфере небес. Почитание скифами Великой Матери отмечено еще Геродотом; этот культ был характерен и для аланов.

174

Вернадский Г.В. Древняя Русь. С. 118.

Древнерусские былины знают немало случев женитьбы киевских витязей на богатыршах-поляницах, которые выезжают «в чисто поле поляковать, а искать же себе-ка супротивничка...». Причем, как правило, они превосходят мужчин-«супротивничков» силой, удалью и боевым искусством. Вот Добрыня трижды наезжает на случайно встреченную в степи поляницу Настасью, пытаясь сбить ее с коня ударами палицы по голове. На третий раз Настасья наконец обращает на него внимание:

Думала же, русские комарики покусывают, Ажио [а оказалось, это] русские богатыри пощелкивают!

А свое предложение Добрыне жениться на ней она облекает в следующую форму:

Сделай со мной заповедь великую, А не сделаешь ты заповеди да великия — На долонь кладу, другой сверху прижму, Сделаю тебя я да с овсяный блин.

 Богатырю Дунаю хоть и удается победить в поединке Настасью-королевичну, но затем, на свадебном пиру, она одерживает верх в соревновании на меткость: пущенная ею «стрелочка каленая» попадает в лезвие ножа, которое «рассекает стрелочку на две половиночки»; Дунай между тем трижды промахивается и в сердцах направляет четвертую стрелу «во Настасьины белы груди».

 В этих сюжетах нашел отражение факт многочисленных браков славяно-русских дружинников с представительницами знатных родов донских асов. Девушка-воительница — обычная фигура в фольклоре тюрко- и ираноязычных народов Великой степи, причем в наиболее древних преданиях их героини, для того чтобы выйти замуж, должны непременно убить врага. В Дмитриевском могильнике на территории салтовской культуры (в верховьях Северского Донца) около 30% женских захоронений, относящихся в подавляющем большинстве к IX в., содержат предметы вооружения: топорики, луки со стрелами, кинжалы, сабли. Вместе с оружием в погребениях в большом количестве находятся амулеты. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ноги этих женщин связаны, а у некоторых покойниц кости конечностей даже вынуты из могилы. Археологи полагают, что этот погребальный обычай отражал «желание живых максимально обезвредить мертвеца, лишить его возможности выхода из могилы. Очевидно, самыми опасными признавались женщины с амулетами, т. е. женщины, наделенные какими-то сверхъестественными возможностями, которые после их смерти желательно было бы предельно ослабить» [175] .

175

Плетнева С.А. «Амазонки» как социально-политическое явление // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 536.

Хазарская дань

 «Повесть временных лет» причислила киевских «полян» к тем восточнославянским племенам, которые платили дань Хазарин. Впрочем, хронологические рамки даннической зависимости от хазар летописцем не определены, а с содержательной стороны этот период исчерпывается сказанием о дани мечами. После смерти Кия, Щека и Хорива хазары «наидоша» полян, «седящих на горах сих, в лесах», и сказали им: «Платите нам дань». Поляне «сдумавше... и вдаша от дыма меч». Хазары отнесли мечи «ко князю своему и к старейшинам своим» и сказали им: «Вот, добыли дань нову». Те же спросили их: «Что суть вдали?» Хазары показали мечи. «И реша старцы хазарские: «Не добра дань, княже! Мы взяли ее при помощи сабель, а у этих людей оружие обоюдоостро. Будут они брать дань с нас и с иных стран». Так все и случилось, заключает летописец, «владеют хазарами русские князья и до днешнего дня», ибо старцы хазарские «не от своея воли рекоша, но от Божья повеленья».

Вообще говоря, легенда о полянской дани, выплаченной хазарам мечами, вполне могла принадлежать не славянскому, а сарматскому населению Среднего Поднепровья. Упоминание меча, как характерного предмета вооружения скифо-сарматских народов, прослеживается в письменных памятниках со времен Геродота. Между тем археологические исследования в Среднем Поднепровье говорят о том, что меч «не имеет местных корней в культуре предшествующей поры» [176] , а массовое вооружение мечами восточнославянских ополчений состоялось не ранее X в., то есть тогда, когда Русская земля уже избавилась от даннической зависимости от хазар. Следовательно, легенда о дани мечами возникла у народа, который поселился в Среднем Поднепровье в VII—VIII вв. и с давних пор исповедовал культ меча. Этим народом могли быть, например, аланы или асы.

176

Кирпичников А.Н., Медведев А.Ф. Вооружение//Древняя Русь: Город, замок, село. М., 1985. (Археология СССР). С. 320.

 Но к сожалению, использовать летописное сказание о дани мечами для каких-то исторических заключений практически невозможно, потому что под пером монаха-летописца народная легенда превратилась в развернутую поэтически-теологическую метафору, насыщенную библейскими реминисценциями. Противопоставление двулезвийного меча однолезвийной сабле, конечно, не могло иметь чисто военного смысла. Военная история свидетельствует, что сабля вовсе не была такой уж беспомощной перед мечом, более того, именно ей принадлежало будущее в кавалерийском деле. Но обоюдоострый меч — один из самых значимых библейских символов, атрибут народа-избранника. В 149-м псалме говорится: «...благоволит Господь к народу Своему, прославляет смиренных спасением. Да торжествуют святые во славе, да радуются на ложах своих. Да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их, для того, чтобы совершать мщение над народами, наказание над племенами, заключать царей их в узы и вельмож их в оковы железные, производить над ними суд писанный. Честь сия — всем святым Его». В Откровении Иоанна Богослова упоминается «острый с обеих сторон меч», который выходит из уст Христовых и является, таким образом, мечом духовным, который, по словам апостола Павла, «есть слово Божие» (Ефес, 6: 17).

Древнерусский читатель «Повести временных лет» воспринимал сказание о хазарской дани отнюдь не в военно-политическом аспекте. Слова о превосходстве обоюдоострого меча над саблей, вложенные летописцем в уста старцев хазарских, имели для него религиозный, эсхатологический смысл. Противопоставляя Полянский меч своей сабле, вожди хазар (принявшие иудейство) «не от своея воли» признавали превосходство христианства над иудаизмом, «двух лезвий» нового меча духовного (Ветхий и Новый заветы) над «одним лезвием» Ветхого завета. Такой смысловой подтекст легенды ставит под сомнение содержащиеся в ней исторические сведения, в частности, как и чем хазары взымали дань с «полян» [177] .

177

Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. С. 334—335.

Освобождение славян Среднего Поднепровья от хазарской дани, по всей видимости, было тесно связано с событиями, происшедшими в конце VIII — начале IX в. в Хазарии.

В это время перед правящей верхушкой Хазарского каганата с особой остротой встал вопрос о государственной религии.

Каждый из двух могущественных соседей Хазарии пытался навязать ей свою веру: Византия действовала через крымские епископии, халифат посылал на Северный Кавказ свои армии. Стремясь обеспечить себе культурную, а вместе с тем и политическую независимость хазары выбрали третью религию — иудаизм.

 Евреи издавна составляли заметную прослойку населения в южных областях Хазарского каганата. В Крыму и на Таманском полуострове еврейские памятники известны с I в. н. э. Со второй трети VI в. на Кавказе появились еврейские беженцы из Сасанидского Ирана — участники подавленного восстания маздакидов. А преследование евреев, начатое в Византии Ираклием еще в 20-х гг. VII в. и затем возобновленное Львом II Исавром (717—741), сделало еврейскую общину в Хазарии еще более многочисленной.

В Крыму, на Кавказе и в Поволжье евреи занялись тем же, чем занимались всюду, — торговлей и финансовыми спекуляциями. Их вклад в экономический рост Хазарии был весьма велик. Кроме того, раввины и отдельные представители еврейского купечества, как люди грамотные и бывалые, часто привлекались ко двору кагана для исполнения различных государственных, в том числе и международных, поручений. Но все же их влияние на дела в каганате никогда не было решающим, а националистический оттенок религии «избранного народа» исключал активный прозелитизм: для последовательных талмудистов исповедующие иудейство иноплеменники все равно оставались «проказой Израиля». Укоренение иудаизма со статусом государственной религии в стране с преобладающим нееврейским населением было уникальным явлением в мировой истории, которое стало возможным лишь благодаря совершенно исключительному стечению обстоятельств, внешних и внутренних.