Начало всех Начал

Голос прозвучал глухо:

— Свободой надо уметь пользоваться. Чем свободнее держится человек, тем он ниже как человек и ближе к животному. Человек только тогда человек, когда соблюдает запреты!.. И чем запретов больше, тем он больше человек. А настоящие свободы совсем в другом… на высоком уровне их больше, чем у этих двуногих, которые предпочли возвратиться в разумных животных.

Люцифер сказал:

— Значит, у Тебя не получился Великий Замысел?

Голос Всевышнего прозвучал так, словно доходил из далеких-далеких мест, куда более далеких, чем известные ангелам Брий и Ацилут:

— Знаю, никто из ныне живущих не придет ко Мне. Как и дети их. Все, что Я говорил, будет забыто, а что запомнят — истолкуют по-своему да еще и переврут, как им удобнее. Сменится много поколений, прежде чем снова начнут вспоминать обо Мне и пытаться понять, зачем они, в чем смысл бытия…

Люцифер спросил с подозрением:

— Почему такая горечь в голосе? Говоришь так, будто Сам все это прошел…

На дальнем берегу реки, откуда не видать это сражение, мальчишка легким взмахом руки запустил плоский камешек по реке, и тот понесся, подпрыгивая на волнах, пока не вылетел, обессилев, на противоположный берег.

Люцифер умолк, ощутив, чья рука направила камешек. Творец, даже находясь в местах, недоступных ангелам, может наполнить собой все сущее в этом мире, но… почему-то этого не делает.

Снова войдя в плоть одного из появившихся в небе орлов-стервятников, Люцифер с отвращением и одновременно со странным удовольствием наблюдал, как люди убивают друг друга, отрезают головы и складывают в мешки, а потом победители зверски пытают пленных и укладывают их длинными рядами для жертвоприношения.

* * *

Вернувшись от Адама, Мафусаил ни минуты не отдыхал, как все призывали вокруг, а с мечом в руке объезжал земли, защищал от разбойников, но больше стремился в места, где появлялись драконы, пещерные чудища или из глубин земли выходили страшные звери.

Слава о таком защитнике разошлась по всем землям и народам. И едва где-то появлялся страшный дракон, сразу посылали за Мафусаилом. На сто восемьдесят седьмом году он красиво спас от дракона прекрасную девушку, которую принесли чудовищу в жертву, дабы зверь пропускал их к реке, увез ее к себе и сделал женой, на зависть всем женщинам своего племени.

Через девять месяцев Адина подарила ему крепенького младенца, счастливый Мафусаил назвал его Ламехом. Целый год Мафусаил не покидал родного селения, но затишье кончилось, когда из дальнего племени прибыли взволнованные вестники и сообщили, что в их землях разверзлись каменные горы, из их недр вышли огромные пылающие звери и уничтожают все вокруг.

Мафусаил оседлал коня, поцеловал жену с сыном и пустился в путь. Одолев чудовищ, хотел было вернуться, однако у соседей в реке появилась огромная рыба, что утаскивала в воду рыбаков, а потом выросла настолько, что переворачивала лодки и пожирала всех, кто в них находился.

Справившись с рыбой, откликнулся на призыв побить чудовищных птиц, что и не птицы, а вроде летучих мышей, только такие огромные, что подхватывают зазевавшегося человека и уносят, словно коршуны цыплят. После этих птиц ушел еще дальше очищать мир от опасных зверей, а когда наконец вернулся, его младенец Ламех вырос в крепкого мужа и сам привел в дом женщину.

Мафусаил покрутил удивленно головой.

— Как время-то летит… Сколько это я отсутствовал?

Адина сказала грустно:

— Восемьдесят два года. Хочешь посмотреть на внука?

Мафусаил ахнул:

— Внука? Это что, я уже дед?

Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках. Ламех сказал гордо:

— Мой сын! Я назвал его Ноем.

— Это имя означает, — сказал Мафусаил озадаченно, — отдых, покой, утешение, удобство… Почему?

— За время твоих скитаний умер Адам, — ответил Ламех. — Ему было уже восемьсот семьдесят четыре года, когда я родился, а умер он, когда мне было пятьдесят шесть. Вот я и решил, что если из жизни ушел Адам, то Господь, может быть, снимет Адамовы грехи с человеческого рода, утешит нас в работе нашей и в трудах рук наших при возделывании земли, которую проклял Господь?

— Хорошо бы, — ответил Мафусаил с сомнением. — А то у меня уже ладони затвердели от рукояти меча.

— Ты воин, — сказал Ламех с ноткой зависти. — Ты герой! О тебе песни поют.

— Не должны петь о воинах, — ответил Мафусаил твердо.

Ламех удивился:

— А о ком же?

— О пахарях, — ответил Мафусаил.

— О ком? — перепросил Ламех в великом удивлении, ему показалось, что ослышался. — О… пахарях?

— Почему нет? — ответил Мафусаил сердито, сейчас самому показалось смешно, что могут петь о пахарях и работниках труда, но повторил упрямо: — Почему нет? Мне кажется, нехорошо петь о тех, кто убивает. Пусть даже за дело. Хотя, конечно, приятно, что сказать…

— Конечно, приятно, — подтвердил Ламех. — Все песни, что я слышал, только о подвигах!

— Да? — удивился Мафусаил. — Наверное, я их просто не слушаю.

— А что слушаешь?

Мафусаил широко улыбнулся.

— О любви! Лучшие песни — о женщинах, о нашей любви к ним.

— То-то ты их почти не видишь, — заметил Ламех, — а все лазишь по горам, истребляя горных великанов!

— Потому и пою, — ответил Мафусаил со смехом, — женщины бывают опаснее горных великанов.

Мафусаил был более чем прав насчет своего отца Еноха, когда говорил о его верности заветам Творца. Только Енох каждый день и каждый миг своей жизни сверял с волей Творца, постоянно спрашивал себя, так ли живет, одобрил бы это Всевышний или нет, и хотя над ним посмеивались, но уважали за редкое умение найти правильный выход из самого сложного и запутанного спора и всегда приходили за решением к нему.

Однако неожиданно на триста шестьдесят пятом году жизни Енох собрал народ, обратился к ним с прочувственной проповедью и сказал, что все видят его в последний раз, так как сегодня его забирают на небо.

Перед ошеломленными соплеменниками вспыхнул яркий свет, что моментально и погас, но Еноха на прежнем месте уже не было. Мафусаил был там и успел подумать, что Енох, шестой в колене Адама, пережил великого прачеловека всего на пятьдесят два года.

Ламех, мудрейший в роду, размышлял как никогда долго над загадкой вознесения Еноха. Даже его пятая жена, которую он взял совсем недавно, молоденькая и смешливая пятнадцатилетняя девчушка, что, как белка, любила забираться ему на плечи и ездить там, не могла отвлечь очень серьезного мужа от глубоких раздумий.

Наконец он призвал Мафусаила, тот явился в хорошо подогнанных доспехах, статный и красивый, в блестящей кольчуге, из-под железного шлема выбиваются темные как смоль волосы, глаза горят живым огнем, а тело дышит ощущением неудержимой силы.

Ламех грустно созерцал своего отца, никто со стороны не сказал бы, что Ламех его сын: Мафусаил молод и строен, в сухом жилистом теле ни капли лишнего мяса, бодр и быстр в движениях, в то время как Ламех уже грузен, величав и нетороплив, любит размышлять, а говорит медленно и степенно.