Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

Редакционная публика уже кучковалась у ворот, ожидая прихода сопровождающих нас лиц. Зрела интрига: куда нас поведут, к кому и с какой целью? Я тоже был слегка озадачен, но спокоен: главное, собрали нас не у ворот лубянского учреждения, до которого, впрочем, рукой подать, а у административно-исторической достопримечательности, рядом с давно бездействующим Лобным местом.

Из проходной вышла полная дама в очках, окинула нашу братию надменным взором, уточнила:

— «Человек и закон»? Следуйте за мной! — уже на кремлевской территории, обернувшись к нам, с патетикой в голосе произнесла. — Товарищи! По указанию ЦК КПСС, мне поручено сегодня провести для вас экскурсию в кабинете нашего великого бессмертного вождя Владимира Ильича Ленина! Прошу при входе в кабинет сменить уличную обувь на тапочки. Они для вас приготовлены.

— Белые? — буркнул под нос редакционный фотограф Фомин, пьянчуга с отекшей физиономией, от которого несло запахом бурякового самогона во всей его силе.

Сиренко, свирепо зыркнувший на него, заставил фотографа глумливо потупиться. Впрочем, запах перегара Фомин перебил, разувшись в мемориальном музее. Там-то и началось представление в виде скучнейшей лекции о жизни коммунистического гения, о его теоретических свершениях в стенах этого кабинета, заставленного еще дореволюционной потертой мебелью и книжными стеллажами до потолка. Я же искренне недоумевал над смыслом этой несуразной экскурсии. С какой целью здесь собрали зрелых и даже пожилых людей для мероприятия, предназначенного пионерам среднего школьного возраста? Что это? Издевательство или отрыжка тупого партийно-идеологического сознания? Чем, собственно, мы должны проникнуться посреди этой декорации? Впрочем, я проникался: вот же судьба у злодея, сидевшего в этих стенах: все в шаговой доступности: кабинет, квартира и могильный саркофаг. И, что знаменательно, покоится он по соседству с русскими самодержцами, последнего из которых расстрелял со всей семьей во избежание реставрации монархии. Едва ли царственные покойнички из гробниц Архангельского собора, что неподалеку, рады такому соседству. Вот, интересно: каков бы был диалог между Лениным и Иоанном Грозным?

Я с удовольствием поделился бы своими мыслями с присутствующими, но этого явно не стоило делать. И даже не потому, что вечно нетрезвый фотограф Фомин являлся редакционным осведомителем КГБ, что составляло всеобщую тайну. На письменном столе вождя я увидел статуэтку бронзовой обезьяны, задумчиво взирающей на лежащий в ее ладони человеческий череп. Чем-то ее взгляд напоминал взгляд секретаря ЦК, брошенный мне на прощание.

Друзья и подруги

В какой-то момент, после прошедших скандалезных несуразиц, меня постигло ощущение свободы и расслабленности, как после утомительного, навязанного тебе мероприятия, типа затянувшегося партсобрания, от которого наконец-то отделался в раздражении от его пустоты и никчемности.

К вечеру позвонила Ира Алферова: приезжай, у меня кошмар, в доме травят крыс, открываю дверцу мойки на кухне, а там — сдохшая тварь! Ничего не могу готовить, не знаю, как находиться в квартире! Хорошо, дочка у бабушки в Новосибирске, ребенок не видит этого ужаса!

— А Сашка где?

— На съемках, далеко…

— Ну, возьми совок, расстели газету…

— О чем ты говоришь! Мне проще повеситься!

Из какой галактики эта звезда свалилась на мою голову? Ну-с, пришлось тащиться на Красносельскую. Извлечение трупа крысы из недр кухонной мойки заняло не больше минуты, затем, содрогаясь от брезгливости, останки ее я вынес на уличную помойку, после сели попить чайку и потрепаться о новостях. Треп наш затянулся за полночь.

Дела у Ирины шли неплохо, был продублирован на русский язык венгерский фильм, в котором ей удалось отсняться, невзирая на жуткие препоны со стороны наших кинематографических фискалов, дескать, нечего делать советским артистом на заграничных съемочных площадках, там своих хватает! Дело с ее выездом решалось едва ли не на уровне ЦК, хотя речь шла детской картине-сказке с розовыми соплями.

Сейчас же Ира моталась между Москвой и Одессой, запечатляясь в детективе «ТАСС уполномочен заявить» в роли жены предателя Родины, должной от руки безжалостного отравителя-супруга, сморгнем слезу, погибнуть.

— Половина рабочей группы — из КГБ, — говорила Ирина. — Один консультант погоняет другого. Кино чекистского престижа. Ребята очень стараются. Но актеры — великолепные. Компания на славу. Кстати. — Она взглянула на часы. — Ого, уже полпервого… А у меня в десять утра самолет из Внуково в Одессу… Надо заказать такси! — И через пять минут: — У них намертво занят телефон в их бюро услуг! И где мне метаться утром в поисках тачки?!.

— Ну, отвезу… — вздохнул я. — Сервис у нас ненавязчивый, а вот навязчивый спрос ему противоречит…

Утром прикатили в аэропорт. По сценарию фильма Ире надлежало быть теннисисткой, навыкам игры ее обучили, но эта вынужденная роль оказалась в итоге ее увлечением, и в Одессу она отбывала с целой сумкой инвентаря, из которой торчали оплетенные кожей рукояти теннисных ракеток.

Подхватив свои сумки, двинулась — упруго, летящей походкой, с прямой спиной, к стеклянным дверям аэропорта, неся в повороте головы и во взгляде какую-то озорную взбалмошность, или же в эту очаровательную взбалмошность играя; безоглядно проходящая сквозь толпу, погруженная в себя, красивая и гордая, как сильная вольная птица. Она уже была там, в своем кино, в будущей жизни, а ушедшее вчера ее уже не интересовало, я это почувствовал остро и грустно, оставшись в своем одиночестве…

И куда дальше? Домой? Что там? Читать нечего, смотреть, глотая пиво, свежеприобретенную видео голливудщину? Тут вспомнилось, что неподалеку, в писательском доме творчества пребывает Володя Амлинский, пообещавший мне дать на время в качестве чтива запрещенную для свободного оборота литературу, которой его снабжали странно тяготеющие к его обществу чекисты.

Из аэропортового телефона-автомата позвонил в писательскую пансионатную обитель. Амлинский возрадовался:

— Конечно же, приезжай! Только… — он запнулся, а я тут же почувствовал подвох. И неспроста!

— Только книжка в Москве… Если ты имеешь в виду ту, про солдата…

Да, я имел в виду именно что обещанные мне для ознакомления «Приключения солдата Ивана Чонкина», за авторством крамольника Войновича, высланного из СССР.

— И что? — спросил я, уже предугадывая ответ.

— Я сегодня как раз собирался в Москву, — поведал Володя. — И, если ты…

— Довезти тебя до дома из пансионата?

— Ну, уж коли тебе нужна книга…

— Тогда ждите такси, — сказал я, не удержавшись от усмешки.

В пансионате зашел в буфет за бутылкой минералки, увидев в пустой столовке за поздним завтраком Нагибина, уминающего яичницу. Компанию мэтру составляла девица лет двадцати пяти, очень даже. Длина ее юбки и каблуков была примерно одинакова. Модница была представлена мне, как начинающая гениальная поэтесса. Таковой комплимент классика, несмотря на очевидную лживость, оправдывался его вполне определенными намерениями, должными быть подкрепл,нными лестью, от которой покраснели прелестные ушки будущей жертвы. В литературных кругах этот степенный неуемный женолюб носил кличку «Нагибон».

После пары минут пустой болтологии ни о чем, я припомнил маленький фактик из детства, косвенно связанный с моим сегодняшним визави.

— В квартире моих родителей была большая библиотека, — поведал я. — Отчетливо помню книжные полки, где том Юрия Нагибина соседствовал с книгами Куприна и Алексея Толстого. И отчего-то у меня была непоколебимая уверенность, будто это — одна компания знаменитостей из века девятнадцатого…

Нагибин посмотрел на меня покровительственно, но тепло. Мой невольный елей пролился на благодатную почву его самомнения.