Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…
Шрифт:
— Меня-то, заслуженного милиционера СССР, по прямой в город пропустите?
Гаишник расплылся:
— Да вас — хоть куда… Только не гоните, там военная колонна на выезде…
— Вот, — сказал я, объезжая милицейскую машину, — налицо преимущества знаменитостей. Не надо никаких «ксив». Стекло опустил, ослепил физиономией, проблема закрыта.
— Да, — кивнул Валера. — Но иногда мне нравится дождь… Зонтом прикрылся, идешь, никто тебя глазами не ест, никто с рукопожатиями не суется… Помнишь, я с тростью раньше ходил? И собачку мою, фокстерьера? Я тогда еще мало снимался… А тут мне роль Махно предложили. В «Салют, Мария!». Я волосы отрастил по плечи, шапку-кубанку приобрел… Ну, чтоб в образ войти. Вечером оделся, и с этой тростью, в кубанке и сапогах пошел фокстерьера под вечер
Я невольно усмехнулся, Вспомнился Высоцкий: «Когда Валера берет в руки гармошку, в нем пробуждаются все его деревенские корни, и он превращается в полного придурка».
Ну, если не роль придурка, то роль человека блаженного, не от мира сего, ему действительно удавалась походя. И его дебют в фильме «Пакет», собственно, являлся предтечей образа знаменитого Бумбараша, прославившего Валеру ослепительно — попал он им в какую-то народную, близкую миллионам сограждан суть, выразив ее частью собственной души. И Моцарт в «Маленьких трагедиях» получился в той же манере, но в других гранях, и состоялся бы, уверен, Гамлет, если бы на рожон не полез Высоцкий и не отступился от своей затеи Любимов…
— Эта история с Гамлетом у меня в глотке сидит! — говорил Валера. — Ну, посуди сам. Приходит Володя к Любимову и ледяным тоном сообщает ему, что вынужден уехать в Париж на неопределенное время и, дескать, крутитесь без меня, как хотите. И это, мол, не просьба в предоставлении отпуска, а констатация факта. Любимов взвелся: переверстывать планы из-за капризов или личных мотивов актеров — бред! А раз так, в «Гамлете» будет дублер, подать сюда Золотухина. Репетируйте, Валерий. А как же Высоцкий? А это неважно. Вот вам роль. Хотите отказаться — пишите заявление об уходе. Конечно, никто бы меня не уволил. И, сознаюсь, вторым планом я понимал, что спектакль сделаю. Собою, своим пониманием образа, опытом всего сыгранного… И Высоцкий потом согласился, что мог бы я вылепить своего принца датского, и это была бы интересная работа… Но ведь тогда — взвился! Все, ты мне не друг, ты предатель! Он же собственник дичайший! И разброс у него в настроении — от запредельной щедрости до въедливой мелочности. На гастролях как-то нам сувениры местные устроители подарили, чепуху всякую… В том числе — ножички от артели умельцев. Володи с нами не было, отлучился, я его ножик взял, а после — банкет, суета, и куда-то я его заховал, ножик этот… Так он мне за него истерику закатил: где мой нож?!. Сутки успокоиться не мог… На Татю Иваненко — не посмотри! А когда Гарик Кохановский к ней по пьянке клеился, а потом перед ним покаялся, лишь отмахнулся: ты же ведь по нетрезвому делу, какие проблемы…
Я вспомнил свой эпизод с Иваненко, кивнул хмуро.
— Лучше грешным быть, чем грешным слыть! — подытожил Валера. — Надо мне было этого Гамлета сыграть! А то ушаты дерьма на меня вылились, а за что?! Между прочим, в реальном смысле… Мне его поклонники письма присылали. Открываю, а там их анализы… Это — не поклонники. Это — фанатики с зашкаливающей психикой! И, кстати, Семеныча от их восторгов и низкопоклонства воротило, как от рвотного…
Я поймал себя на мысли, что мы говорим о Высоцком, будто он еще с нами: живой, близкий, доступный. Впрочем, таким он для нас и останется до конца уже наших дней.
Проехали деревню Иудино. Неподалеку у Валеры была дача, и я предложил:
— Свое хозяйство навестить не желаешь?
— Ни в коем разе! Хочу отрешиться от всего! Едем в новую жизнь! — распахнутыми глазами он смотрел в летящий на нас простор словно поднимающихся из-за горизонта пригорков и налитых тяжелой августовской желтизной полей под нежной голубой акварелью залитого солнцем неба.
Вот и осень… Скоро упадет спрос на мороженое, исчезнут комары и мотоциклисты…
Мы ехали по узкой извилистой дороге, ведущей на Углич, поражаясь, что в этом пространстве, по этой же земле, ныне залитой асфальтом, перемещались кареты, везущие царевича Димитрия, спасающуюся от чумы царицу Марию, следовавшую в Калязин, объявленный столицей Руси; двигалась польское войско, принявшее бой возле моей деревеньки на берегу
Жабни с ратниками Скопина-Шуйского; и ничего, даже призрачных теней не оставил от былого неумолимый ластик времени, стирающий всех и вся, дабы в оголенности прошлого произросло неизбежное в своей гибели настоящее…Похожее чувство охватило меня, когда в 2011-м, опять-таки в августе, я приехал в театр к Золотухину, откуда мы намеревались направиться в ближайший ресторан перекусить. Театр был пуст, сезон еще не начат; Валерий принимал в своей гримерке каких-то знакомых, а я прошел в полутемный зал с занавешенными простынями полотен креслами, вышел на сцену и присел на ее изгвазданный от прошлых декораций дощатый настил, невольно припомнив, сколько страстей бушевало под этими сводами, скольких людских масс поместил в себе этот зал, в сей миг — словно замерший в своем сонном и гулком таинстве…
И сколько ушло тех, кто когда-то впервые вступал на эту сцену с волнением исполнения доверенной роли и заканчивал свой жизненный путь тут же, среди прощальных гробовых венков… И вот — сцена опять пуста, и готова для новых лицедейств, грома аплодисментов, взрывов смеха и музыки, и, увы, новых прощальных венков… Но духа той, прежней Таганки семидесятых я, как ни старался, не ощутил. Искрящееся вино прошлой жизни пролилось и исчезло, и я пребывал на донышке пустого бокала… И почему-то мистически остро ощутилось, что те, кто ушли, уже далеко-далеко и возврата сюда для них нет.
Но сейчас мы ехали с Валерой на Север, мимо корабельных сосновых лесов к Волге.
Машину загнали на участок, под кущи терна, усыпанного ягодными гроздями, налитыми седым фиолетом, вошли в прохладный сумрак бревенчатого дома, в запахи его: застоялой без топки печи, старого дерева, угасших свечей в подстаканнике на полке в красном углу под зачерненной сажей иконкой — наследством от прошлых хозяев.
Я распахнул окно. На смежном дворе хлопотали люди: сосед перевозил престарелую мать к себе в город, на квартиру. Вещи заносили в кузов жестяной машины военного типа, в народе именуемой «буханкой». Матрац, кухонная утварь, телевизор…
— А это ты чего с собой припасла? — спрашивал сын, поднимая с травы длинный плоский предмет, упакованный в старую простыню.
— Обыкновенно что, пила саморучная, — отвечала старуха.
— И зачем тебе она в городе? У тебя там все удобства, электричество, центральное отопление…
— А ежели война? — донесся невозмутимый ответ. — Разбомбят твое электричество с центральной отопкой, чем дрова пилить будешь? А? То-то!
— Кто разбомбит?
— Найдутся — кто! За этим у нас дело никогда не стояло!
Мы с Валерой переглянулись озорно.
— Вот это театр! — сказал он. — Вот это тексты! И такого золота — в каждой деревне — ведрами. А мы чего-то вымучиваем, придумываем…
— Завтра, — сказал я, — меня должен навестить один мой приятель. Вот за этим балаболом надо точно все записывать. Этот тебе такого понавешает…
— И кто такой?
— Некто Володя Полунин. Майор, боевой пловец.
— А пока пловца нет, может, на реку сходим? — оживился Валера. — Удочки есть?
— Удочками, — сказал я, — тут развлекается несовершеннолетняя публика. Но на реку мы сходим. И улов гарантирую. Но — позже…
Разъяснение относительно «позже» Валера получил ближе к полуночи, когда мы под робким сиянием ущербной луны шли к берегу в компании местного жителя дяди Жени — кряжистого лысоватого мужичка, опытнейшего рыболова и совестливого браконьера в плане умеренного отношения к добываемым природным ресурсам.
— Рыба ведь как, — рассуждал дядя Женя, выволакивая из кустов свою видавшую виды лодочку. — Она ж за ночь, как огурец не вырастает, хотя воду любит куда больше его, паскуды пупырчатой. Но если огурец закуска вторичная, то рыба — это уже блюдо из категории вторых и первых, то есть, питательная масса для непосредственного жизнеобеспечения организма. Потому брать ее надо столько, сколько организму ее потребуется, но не больше. У меня в доме еще пара организмов: жена и внук. Далее следует арифметика необходимого белкового продукта, выражающегося в… Ну, в общем, пару щук, пару судаков; еще по паре налимов, лещей и линей, вот неделя, считай, закрыта…