Национальность – одессит

— Есть такой номер. Один остался. Три восемьдесят в день, — радостно оповестил первый портье. — Возьмете?

— Конечно, — согласился я и положил на стойку таможенный паспорт. — Пробуду у вас несколько дней, пока не найду постоянное жилье.

— Я прикажу, чтобы вам каждый день приносили «Одесский листок» с объявлениями. Там часто бывают предложения по квартирам, — пообещал второй.

Несмотря на всю вышколенность, первый портье не смог скрыть удивление, ознакомившись с записями в моем паспорте. Я подумал, что поразило его то, что какой-то штурман снимает у них номер. Оказалось, что больше заинтересовало место выдачи.

— Извините за любопытство, вы давно из Порт-Артура? — немного смущаясь, поинтересовался он.

— Выехал пятнадцатого ноября, когда японцы захватили гору Высокую и начали обстрел города не только из осадной, но и из обычной артиллерии. Оставаться там дальше было слишком опасно. На джонке, на которой я вывозил гражданских из Порт-Артура в Чифу, переправился в китайский Хулудао, оттуда по суше верхом на лошади, объезжая захваченные японцами территории, добрался до Мукдена, а дальше на поезде до Москвы и потом сюда, — подробно рассказал я и не удержался о хвастовства: — В одном переходе от Мукдена нарвался на японский патруль и убил из засады трех солдат.

Оба портье и оба мальчишки, которые принесли мой багаж, посмотрели на ружье в чехле, потом на меня, потом опять на него.

Я кивнул, подтверждая их предположение, и добавил ёмкую подробность:

— Патроны были заряжены волчьей картечью.

В общем, и в этой гостинице я получил свою минуту славы.

Номер тридцать шесть был меньше, чем в «Лоскутной», всего одна большая комната с кроватью, диваном, столом, тремя стульями и тумбочкой с телефоном и санузел с унитазом-«тюльпаном», умывальником, сидячей ванной и всего четырьмя полотенцами на вешалке. Настольный, деревянно-металлический, покрытый черным лаком телефон, раза в два больший, чем в годы моей молодости, был фирмы «Эрикссон», с такой же, как у настенного, трубкой с двумя динамиками и срабатывал после снятия ее. Рядом стоял черный высокий узкий деревянный стаканчик с двумя остро заточенными карандашами и лежали стопка маленьких листов бумаги для записей, путеводитель «Одесса и ее окрестности» тысяча девятьсот девяносто второго года издания и приклеенный в картонке лист с перечнем адресов, не меньше трех десятков.

— Что это за адреса? — спросил я у мальчишек, которые принесли мой багаж.

Оба сально ухмыльнулись, и тот, что выглядел старше, ответил:

— Для одиноких мужчин.

— Бордели, что ли? — задал я уточняющий вопрос.

— Ага! — радостно ответили они хором.

— Мне пока бесплатно дают, — не удержался я и похвалил себя еще раз.

Хвастун может быть не одесситом, но одесситу деваться некуда.

32

Питание в ресторане гостиницы «Бристоль» было на высоте и при этом намного дешевле, чем в Москве. Правда, взял я то, что в будущем будут называть комплексным обедом — стандартный набор из пяти блюд всего за полтора рубля: паштет из гусиной печени, потаж крем де валяй (суп из курицы со сливками), жареная камбала-глосса, беф-эстуфато (тушеная говядина) и чашка кофе с молоком, который я не употребляю, поэтому заменил на стакан чая с лимоном. За рюмку ледяной водки пришлось доплатить двадцать копеек и плюс чаевые — всего два рубля.

Извозчик уже ждал меня:

— Куда поедем, барин?

— Я в детстве жил в Одессе. Хочу посетить памятные места. Давай сперва на Дерибасовскую, и не спеши, — сказал я.

Все было так и не так, как раньше. Казалось бы вот оно, как в будущем, а потом вдруг бац — и неизвестное прошлое. Складывалось впечатление, что в одну Одессу нельзя приехать дважды. Поражало количество киосков, продававших все подряд, и чистильщиков обуви, будто люди здесь выходили из дома только для того, чтобы купить мороженое или газету, почистить обувь и сразу вернуться.

В доме номер четыре была канцелярия градоначальника Одессы, а в следующем по этой стороне проживал он сам. Нехило так устроился в длинном двухэтажном белом особняке с башенкой, покрытой жестью! На углу Ришельёвской начиналась конка до Ланжерона. Проезд в один конец стоил пять копеек, о чем громко кричал кондуктор, хотя все наверняка и так знали. Видимо, делал это в рекламных целях, потому что в вагоне было всего два пассажира.

Пивной бар «Гамбринус», в котором я провел много приятных часов в компании однокурсников и не только, отсутствовал от слова совсем. В здании сейчас гостиница «Франция». В годы моего курсантства бокал пива там стоил тридцать три копейки, ровно в полтора раза дороже, чем в других пивнушках города, но в нашей среде было особым шиком оттянуться в «Гамбурге», как мы называли. Может быть, потому, что в нем, единственном подобном заведении города, был туалет. Не знаю, в чем заключался скрытый иезуитский план советских властей, строивших пивные бары без туалетов. Может, хотели, чтобы отливали в своих квартирах (всё лучшее — семье!) или милиция не скучала, потому что делали это в подворотнях соседних домов, жильцы которых звонили в правоохранительные органы о злостных нарушителях общественного порядка и требовали наказать. Прилетала «канарейка», как называли машины патрульно-постовой службы из-за желто-синей раскраски, и ловила кого-нибудь или, что случалось чаще, пыталась. Милиционеры успевали заметить, как несколько курсантов возвращались из подворотни в бар, забегали следом, а там в клубах густого сизого табачного дыма, от которого резало в глазах, почти все в сине-черной морской форме, пойди угадай! Обычно появление наряда, зная, причину и чем все закончится, встречали дружным гоготом. Как ни странно, милиционеры тоже смеялись. В те времена в Одессе кто не дружил с юмором, тот рогуль, то есть понаехавшая, тупая деревенщина. Извозчик подсказал, что неподалеку есть пивной бар с таким названием. Наверное, тот, что описал Куприн, но мне туда не надо.

Мы поехали на находившуюся рядом улицу Гоголя. Я не знал, как она сейчас называется, поэтому подсказывал дорогу извозчику. Оказалось, что улица уже или все еще в честь русского писателя. Мы подъехали к трехэтажному дому номер двадцать три, где на втором этаже в двухкомнатной квартире с черного ход, отгороженной от большой коммуналки, будет жить старший брат моего отца и куда я буду приходить иногда во время самоволок. В увольнение был всего раз, после чего решил не утруждать себя и проверкой внешнего вида и получением увольнительного билета, который так и остался девственно чистым и немятым до окончания училища, уматывал в город, когда выпадала возможность и в любом виде, по большей части далеком от того, что нравился командиру роты. Скажем так, дом показался мне знакомым. Заходить во двор не стал, потому что оттуда выехала телега золотаря с большими бочками и закрепленным под углом черпаком на длинной ручке. Судя по ароматам, вывозила накопившееся в общественном сортире с несколькими, не помню точно, кабинками. В большей части Одессы все удобства пока во дворе.

Дальше мы поехали на Канатную, где на углу Карантинного спуска стояло новое, еще, как мне показалось, пахнущее краской здание Одесского училища торгового мореплавания, которое позже назовут Одесским мореходным училищем министерства морского флота. Пока есть только старый корпус и на его стене нет барельефа Героя Советского Союза подводника Александра Маринеску. Я слез с пролетки, прогулялся вдоль здания, вспомнив, что на другой стороне спуска вместо двухэтажного дома будет швейная фабрика Черноморского пароходства с большими светлыми цехами, в которых работали женщины. С четвертого этажа, где была аудитория моей группы, они отлично просматривались, и на скучных лекциях заменяли телевизор, по которому показывали сериал о швеях, перевыполнявших производственный план.

Вернувшись к парадному входу, увидел, что из здания выходят два юноши лет восемнадцати в черных флотских фуражках и шинелях. На плечах черные накидки с белой шелковой подкладкой, а на ногах черные сапоги с короткими голенищами, малость сморщенными, видимо, по молодежной моде. Один был толстым и длинным, второй худым и маленьким, словно дон Кихот и Санчо Панса поменялись весом.

— Господа, не расскажите, на кого вы учитесь? — обратился я.

— На штурманов дальнего плавания с правом управлять пароходом, — ответил худой коротышка, который, как я догадался, был в этой паре лидером.

— Сколько лет надо учиться и платно или нет? — задал я вопрос.

— Три года с ноября по март, а на лето устраиваешься на работу матросом. За каждый год надо заплатить сто двадцать пять рублей, — рассказал он.

Примерно столько же учился я, только был на полном государственном обеспечении и получал смешную стипендию в девять рублей, которой хватало на один, а если не повезет, то на пару походов в пивняк.

— Хотите поступить к нам? — поинтересовался длинный.

— Да вот думаю, надо ли мне это? У меня дядя был капитаном, натаскал меня, и я почти год проработал штурманом на португальском пароходе «Мацзу», пока он двадцать третьего апреля не подорвался на мине и не затонул возле Порт-Артура. Когда война закончится, смогу поехать к судовладельцу в Макао. Сообщил ему письмом о гибели парохода, он написал, что возьмет меня на другой, — рассказал я.

— Ух, ты! — удивленно воскликнул похудевший Санчо Панса.

— Можешь экстерном сдать, — подсказал раздобревший дон Кихот.

— Точно! У нас один капитан в прошлом году так сделал, — подхватил его друган. — Поговори с директором училища коллежским асессором Логвином Логвиновичем Гавришевым.

Коллежский асессор — это восьмой ранг, капитан по-военному, ваше высокоблагородие.

— Дальше по улице книжный магазин Минухина. В нем продаются учебники по штурманскому делу, написанные нашим директором. Здорово помогут! — подмигнув, подсказал коротышка.