Над Черемошем

На рассвете Олена снаряжала мужа в дорогу. Она долго, то и дело вздыхая, возилась с мешком, растерянно выбегала из хаты в чулан, и Лесь не без удивления заметил, что сухие глаза его боевой Олены оказались на мокром месте. Вот и разберись в женщине: то она, нападая на него, чуть зубы языком не выкрошила, а теперь трогает сердце мужа слезами.

— Ты, Олена, хоть бы присела.

— Ой, Лесь, и как ты без меня в дороге будешь?

— Трудно будет, Оленка, да уж как-нибудь вытерплю. Ты ведь знаешь, я все могу вытерпеть.

К сельсовету, где уже стояла полная людей новенькая машина, Побережники пришли с опозданием.

Лесь Побережник последним неуклюже забирается в кузов. Большой мешок за плечами, как живой, оттягивает человека вниз, и он, кряхтя, еле-еле перелезает через борт машины. Женщины и на улице и в кузове посмеиваются. Это сразу выводит из себя Олену, и она решительно подталкивает мужа снизу, в то время как сверху его подхватывает Микола Сенчук. У Леся из мешка бесстыдно высовывается заткнутая кукурузным початком бутылка с самогоном. Но вот Лесь наконец очутился в машине и, отирая руками пот, улыбается оттуда то жене, то цветнику девчат, собравшихся в кузове; последнее немало тревожит его верную подругу.

— Лесь, вы свой склад дома оставьте, — советует Сенчук.

— Запас не вредит, — уверенно отвечает гуцул.

— Известно, не вредит. Не сохнуть же человеку в дороге, — заступается Олена за мужа.

— Дедуся, не скучайте, — Мариечка нагибается из кузова к деду Савве.

— Мариечка, купишь мне самых лучших красок, столичных, — повторяет свою просьбу Федько.

— А нам — книжек по агрономии. Не забудь! — наказывает Катерина.

— Ксеня, любушка, что это вы сегодня грустная?

— Так… ничего, — молодая женщина прижимает к себе девочку.

— Лесь, веди себя пристойно! — многозначительно говорит Олена. — И не заглядывайся, куда не надо, а то я женщина слабая, мне недолго и век укоротить.

— О, дядько Лесь может укоротить! — хохочут в толпе. — Недаром он хвалился, что мягок, да силен. Ударь он Нарембу, был бы тому каюк.

— Неизвестно, кому был бы каюк! — огрызнулся Наремба. — Я таких по двое на одно плечо кладу.

— А вы поглядели бы: не отсохло оно у вас? — деликатно откликнулся Лесь под хохот собравшихся.

— Лесь, — тихонько подзывает мужа рукой Олена, — купишь мне… И не забудь еще купить…

— Олена, — Лесь посмотрел на жену с укором и грустью, — пожалуй, для твоих покупок не хватит ни моей памяти, ни всего нашего хозяйства, даже с бычком? Ты, однако, не горюй, запиши все свои нехватки в книгу. Как станем хорошо жить, в будни будем эту книгу читать, а в праздники бегать по магазинам.

— Ой, Лесь, ты всегда так скажешь, что не знаешь, засмеяться или заплакать. — Олена добрыми глазами смотрит на своего бесценного, немного смешного Леся. — Ой, машина трогается!

— Олена, так ты не продавай бычка. Бычок не машина, — нагибается из кузова Лесь. — Олена… — Он хочет что-то добавить, но слова его заглушает задорная коломыйка:

Льется, льется коломыйка Легко да привольно, А от этой коломыйки Головушку больно.

«И в самом деле больно!» — думает о своем Олена, махая рукой мужу.

* * *

После Карпат, где теснятся шапки гор и небо кажется ближе к земле, поражает и размах покрытой снегом равнины, и голубая высь, и величественно поднятые в зенит паруса облаков. По их теням мчатся легковые машины с делегацией гуцулов.

— Едем — точно по воздуху летим, — с удовлетворением замечает Лесь водителю Сергею Назарову. Славная машина!

— Хороша! — русый шофер проговорил это слово так, будто речь шла о девушке.

— Не то что трактор!

— А чем вам трактор не нравится? — Назаров насторожился.

— Лесь! — Ксеня Дзвиняч предостерегающе дернула Побережника за рукав сардака.

Лесь посмотрел на рукав, точно его оторвали, потом на Ксеню и поучительно сказал Назарову:

— Непутевая машина трактор.

— Трактор — непутевая машина? — шофер был возмущен до глубины души. Он уже готов был сказать какую-нибудь резкость, колкость, как вдруг его осенила догадка. Подозрительно глянув на Леся, он вдруг спросил: — Вы гуцул, или… корреспондент какой-нибудь буржуазной газеты?

— Неужто я на такого похож? — удивился Лесь. — Гуцул я! — проговорил он с гордостью.

— Тогда… тогда… — от гнева Назаров не находит слов. — Вы понимаете, что мелете про трактор?

— А что? Всякие бывают машины, — со знанием дела объясняет Лесь. — Вот «Победа» — машина! Всем взяла — легкостью, ходом, красотой. Сам Илья-пророк еще не катался в тучах на такой колеснице. А от трактора и земле трудно, и сердцу нудно.

— Дядько Лесь, чего вы на трактор наговариваете? — пытается остановить Побережника Мариечка.

— Трактор отравляет землю керосином и чадом, и она с каждым днем все больше тощает.

— Слезайте с машины! — шофер яростно нажимает на тормоз.

Лесь растерянно стоит на дороге. Перед ним, подпрыгивая и размахивая руками, кипятится маленький Назаров:

— Видишь землю? Вся — до самого неба и еще дальше — обработана тракторами.

— Машина большая, обработать можно, только что уродится на ней? — Лесь тоже начинает сердиться.

— По сто сорок восемь пудов пшеницы на круг собрал наш колхоз. Мало?

— По сто сорок восемь? — Лесь изумляется, не верит.

Шофер бесцеремонно хватает его за рукав, и оба, перебравшись через кювет, неуклюже выкарабкиваются на поле. Назаров, разгребая ногами, а потом и руками снег, сердито сыплет скороговоркой:

— Таких корреспондентов в худшем случае надо летом возить, а в лучшем — совсем не надо возить. Что ему зима покажет? Однако, если ты хлебороб, разберешься, что тут делается!

Лесь приседает на корточки и тоже начинает с сердцем разгребать снег. Первые же беспомощные, промерзшие стебельки, волнующим узором украсившие землю, изменяют настроение Леся и Сергея.

— Пшеница! — зачарованно проговорил Лесь, не замечая, что за его спиной стоят гуцулы и тоже смотрят на узор озими, от которого и зима становится весною. — Такой и у графа не было. Красавица!

— Хороша! — проговорил Сергей, уже по-другому взглянув на Леся.

Их пальцы, перебирающие всходы, на миг сомкнулись, соединились в крепком рукопожатье.