Над «пугачевскими» страницами Пушкина

К полуночи отряд Пугачева добрался до хутора Толкачевых, и туда вскоре собралось до сорока казаков с соседних хуторов и зимовий. Обратившись к ним, Пугачев сказал: «Слушайте, детушки, што будет читать Почиталин, и будьте мне верны и усердны, а я вас буду жаловать». После того как Почиталин прочитал указ, Пугачев спросил казаков: «Хорошо ль? И вы слышали ль?» Все единогласно закричали: «Хорошо, и мы слышали, и служить тебе готовы!» Пугачев вспоминал позднее, что при чтении указа «все люди были тогда в великом молчании и слушали, как он приметить мог, весьма прилежно»^{18}.

Пушкин с первого взгляда верно понял и оценил силу воздействия пугачевского воззвания на яицких казаков. Внимание к указу 16 сентября — один из примеров глубокого интереса Пушкина к документам повстанческого происхождения и к следственным показаниям пугачевцев — колоритным памятникам, запечатлевшим поэзию народного языка и идейные побуждения восставших. Интересно совпадение оценок указа 17 сентября у Пугачева (ему указ «пондравился больно») и у Пушкина (он определил этот указ как «удивительный образец народного красноречия»).

Обнародование указа в форпостах и казачьих селениях по Яику дало возможность Пугачеву в течение двух дней 17–18 сентября собрать под свои знамена до 300 казаков, с которыми он смело пошел на приступ к Яицкому городку. К выступившей оттуда против пугачевцев воинской команде Пугачев послал со своим указом казака Петра Быкова. Подъехав к авангарду команды, Быков передал указ казачьему старшине Ивану Акутину со словами: «Вот-де вам указ от государя, прочтите всему миру»^{19}. Но Акутин ответил: «У нас есть государыня, которой мы служим; а государь Петр Третий скончался, и на свете ево нет», — и, несмотря на требования казаков, не стал читать указ, а передал его капитану Крылову^{20}. Стоявший поблизости Яков Почиталин запомнил, что Крылов, прочитавши указ про себя и пряча его в карман, крикнул казакам: «Пропали вы, войско Яицкое!»^{21}.

Установлена и последующая судьба первого пугачевского указа. Комендант Яицкого городка И. Д. Симонов отправил указ в Оренбург губернатору И. А. Рейнсдорпу, а тот переслал его 7 октября 1773 г. в Петербург^{22}, где он со времен Екатерины II находился в полном забвении наряду со всеми делами о «внутреннем возмущении, происшедшим от донского казака Емельки Пугачева», преданными «вечному забвению и глубокому молчанию»^{23}. Шестьдесят лет спустя, просматривая архивные бумаги Секретной экспедиции Военной коллегии, Пушкин обнаружил этот уникальный документ первых дней Крестьянской войны, вышедший из ставки Пугачева, упомянул о нем в своей книге, а в «Замечаниях о бунте» по достоинству оценил его выдающееся значение в зарождении повстанческого движения.

В продолжение шести с половиной месяцев, с первых дней восстания до битвы у Сакмарского городка (1.IV. 1774), Иван Почиталин был секретарем при Пугачеве, исполнял он эту должность и после того, как был назначен думным дьяком в Государственную военную коллегию восставших, учрежденную в ноябре 1773 г. в Бердской слободе под Оренбургом. Перу Почиталина принадлежат первое воззвание Пугачева и 11 последующих его именных указов и манифестов^{24}, он участвовал в составлении и подписал до полутора десятков распоряжений Военной коллегии^{25}. И речь здесь идет лишь о сохранившихся текстах посланий Пугачева и указов его Военной коллегии^{26}; а Почиталин, как известно по свидетельствам источников, участвовал в составлении многих других документов повстанческого центра, которые не дошли до нас, будучи утрачены и в дни восстания, и в последующие годы^{27}. Почиталин безотлучно находился при Пугачеве в походах к Оренбургу, под Верхне-Озерную крепость и к Бузулуку, при взятии прияицкгчх крепостей, в битвах под Оренбургом, под Татищевой крепостью и у Сакмарского городка. Во время одной из поездок с Пугачевым в Яицкий городок Почиталин женился на дочери казака Семена Головачева. Расходы по свадьбе взял на себя Пугачев, он же исполнял роль посаженного отца у жениха. А когда сам Емельян Иванович вздумал жениться на 17-летней казачке Устинье Кузнецовой, то сватами к ее отцу послал Ивана Почиталина с Михаилом и Аксиньей Толкачевыми. На этой свадьбе, состоявшейся 1 февраля 1774 г. в Яицком городке, Почиталин был в числе почетных гостей со стороны жениха — «больших бояр».

В ближайшем окружении Пугачева было немало преданных ему людей, прошедших с ним до последней черты, до эшафота на Болотной площади. И даже из среды этих испытанных в верности соратников Пугачев особенно выделил юного Почиталина, одарив его истинно братской любовью, и, подчеркивая это, ласково звал его «Иванушка» или «Ванюшка». Сам Почиталин рассказывал на следствии, что Пугачев «любил меня потому, что [я был] из первых, сначала вступивших в его службу, и писал ему о вступлении на царство манифест»^{28}. Но, кроме того, были и другие причины, определявшие характер отношения Пугачева к молодому казаку, — прежде всего незыблемая верность Почиталина. Она выдержала испытание в крайне драматичной ситуации для Пугачева, в момент смертельной для него опасности; ее удалось устранить благодаря Почиталину, который решительно отвел роковой удар. Событие это имело место в конце февраля 1774 г. Пугачев вместе с Иваном Почи-талиным и полковником Дмитрием Лысовым возвращался из Каргалы в Бердскую слободу. В пути Пугачев стал укорять Лысова, что команда его безобразно своевольничает, разоряет не только помещичьи имения, но и крестьянские пожитки, сопротивляющихся тому крестьян избивает и даже убивает, а на самого Лысова поступают жалобы от многих казаков «в побоях безвинно»^{29}. Находившийся в крепком подпитии Лысов, разгорячившись, неожиданно вскинул копье и стальным острием его с силой ударил в бок Пугачева. Надетый под шубу панцырь спас его от тяжелой раны. Лысов снова занес было копье, но Почиталин, бросившись на Лысова, оттолкнул его, сшиб с лошади, не дал нанести нового удара^{30}.

Начало весны 1774 г. — время тяжелых военных неудач Пугачева. В битве 22 марта у Татищевой крепости его войско потерпело поражение от карательного корпуса генерала П. М. Голицына. 24 марта подполковник И. И. Михельсон разбил отряды атамана Ивана Зарубина под Уфой. Неделю спустя, 1 апреля, Пугачев снова вступил в сражение с войсками Голицына под Сакмарским городком и вновь потерпел сокрушительный разгром. Здесь в суматохе беспорядочного отступления Почиталин потерял своего коня и потому не смог догнать Пугачева; Иван укрылся в казачьем дворе, но на другой день был разыскан и арестован гусарами^{31}. Пугачев, оторвавшись от погони, добрался с несколькими сотнями конных повстанцев до села Ташлы (в сотне верст от Сакмарского городка) и, остановившись здесь, вспоминал проигранную битву, сокрушаясь о потерянном войске и горюя о своих любимцах Иване Почиталине, Максиме Шигаеве, Андрее Витошнове и Максиме Горшкове, оставшихся в Сакмаре^{32}. А тем временем Почиталина вместе с другими арестованными доставили в Оренбург и заключили в тюремный острог. Месяц спустя в Оренбург прибыла секретная следственная комиссия и с 8 мая приступила к допросам пленных пугачевцев. Одним из первых допрашивали Почиталина, который дал пространные показания о службе у Пугачева^{33}. Один из следователей секретной комиссии, гвардии капитан-поручик С. И. Маврин, допрашивавший Почиталина, оставил о нем такую характеристику: «Любимец Пугачева. Упражнялся хотя в глупых пасквилях, но считал за царя Пугачева от чистого сердца, и всюду следовал за ним. В убивстве людей не примечон^[12] и имеет раскаяние, хотя и поздно. От роду ему с небольшим 20 лет»^{34}.

В ноябре 1774 г. Почиталина с группой других заключенных привезли в Москву, где в Тайной экспедиции Сената началось главное дознание по делу Пугачева и его сподвижников. Меряц спустя открылся судебный процесс. 10 января 1775 г. Сенат обнародовал приговор, предварительно согласованный с Екатериной II. В отношении Ивана Почиталина и семерых его товарищей К Максим Горшков, Илья Ульянов, Василий Плотников, Денис Караваев, Григорий Закладнов, Канзафар Усаев, Астафий Долгополов) приговор гласил: «Высечь кнутом и, вырвав ноздри, сослать на каторгу», а пятерым последним еще и «поставить знаки» — выжечь на лице каторжные клейма (IX, 189–190). Местом каторги был назначен Балтийский порт (Рогервик)^[13], о чем тогда же и сообщено сенатским указом генерал-губернатору Ревельской губернии фельдмаршалу П.-А. Гольштейн-Бекскому^{35}. 10 января всех осужденных вывели на Болотную площадь, и тут Почиталин впервые после долгой разлуки и в последний уже раз увидел Пугачева и с ним Афанасия Перфильева, Максима Шигаева, Тимофея Падурова и Василия Торнова, которых палач готовил к смертной казни^[14]. Вслед за их казнью палачи приступили к истязанию осужденных к каторжным работам. По окончании экзекуции их сразу же отправили из Москвы. Начальнику конвойной команды поручику А. Максутову было приказано везти колодников самым спешным порядком, не задерживаясь без крайней необходимости в пути, по маршруту Москва — Тверь — Новгород и, обходя Петербург стороной, через Нарву направиться в Ревель. К смотрителям почтовых станций по Петербургскому тракту были направлены ордера, предписывающие предоставлять поручику Максутову, следующему на 20 подводах с арестантами и конвойной командой, по первому его требованию, без каких-либо отговорок по 22 лошади на каждой станции^{36}.

Чрезвычайная спешность перевозки колодников была продиктована особой причиной: в те дни Екатерина II собиралась к отъезду со своим двором в Москву, а потому случайная дорожная встреча императрицы с партией каторжан-пугачевцев представлялась крайне нежелательной. Этого удалось избегнуть. 28 января Максутов доставил колодников в Ревель и сдал губернской канцелярии^{37}. Здесь их отправку к месту каторги задержали на два дня, что было связано со смертью и похоронами Закладнова и Плотникова^{38}. Наконец, 31 января колодников привезли в Балтийский порт и поместили в каторжный каземат. Позднее, но в том же 1775 г. туда пригнали еще трех осужденных к каторжным работам пугачевцев: Емельяна Тюленева (2 июля), Салавата Юлаева и Юлая Азналина (19 ноября)^{39}. Первое время каторжан использовали на строительных работах в морской гавани: они ломали на берегу камень-плитняк, отвозили его в гавань и укладывали на мол, но вскоре работа эта была оставлена из-за полной бесполезности, ибо в штормовую погоду море до основания размывало мол.

Прошло более 20 лет, 19 мая 1797 г. комендант Балтийского порта полковник Г. Экбаум составил список «каторжным невольникам», среди которых значатся шесть бывших пугачевцев: Иван Почиталин, Салават Юлаев, Канзафар Усаев, Юлай Азналин, Емельян Тюленев и Астафий Долгополов, из них только первые трое признаны, по медицинскому освидетельствованию, здоровыми, а остальные дряхлы и больны^{40}. Минуло еще пять с половиной лет, 16 декабря 1802 г. был составлен новый список каторжных, содержавшихся в Балтийском порту, где упомянут лишь один пугачевец — Канзафар Усаев^{41}. Следовательно, на основании обоих списков можно утверждать, что Иван Почиталин и четверо других пугачевцев скончались в Балтийском порту между маем 1797 — декабрем 1802 г.^{42}

Иван Яковлевич Почиталин занимает видное место на страницах истории Крестьянской войны как ближайший сподвижник Пугачева, автор первого именного указа, возвестившего начало восстания, — документа, который был высоко оценен Пушкиным как «удивительный образец народного красноречия» (IX, 371).

«Немецкие указы Пугачева

писаны были рукою Шванвича»

В августе 1832 — январе 1833 г. Пушкин внес в рабочие тетради планы повести о дворянине-пугачевце Шванвиче (VIII, 929, 930). Планы эти отражали начальную стадию развития замысла «Капитанской дочки»^{43}. В то время Пушкину было известно единственное имевшееся в печати сообщение о Шванвиче: приговор Сената по делу Пугачева и его сподвижников под названием «Сентенция, 1775 года января 10.— О наказании смертной казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников», опубликованная в 20-м томе «Полного собрания законов Российской империи»^{44}; полный комплект этого издания (45 томов) был получен Пушкиным от Николая I при письме шефа жандармов А. X. Бенкендорфа от 17 февраля 1832 г. (XV, 12). Восьмой пункт приговора, определивший меру наказания офицерам, служившим у Пугачева, открывался словами: «Подпоручика Михайла Швановича, за учиненное им преступление, что он, будучи в толпе злодейской, забыв долг присяги, слепо повиновался самозванцовым приказам, предпочитая гнусную жизнь честной смерти, лишив чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу» (IX, 190). Это судебное определение обходит молчанием конкретные деяния Шванвича в стане Пугачева. Но Пушкину, пытливо собиравшему сведения о Шванвиче — предполагавшемся герое «Капитанской дочки», удалось установить один из важнейших фактов его биографии. Встретившись в начале августа 1833 г. в Петербурге с Н. Свечиным^{45} и слушая рассказы о Михаиле Шванвиче и его отце Александре Мартыновиче, Пушкин со слов рассказчика записал: «Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича» (IX, 498).