Над Землей

– Бонни, душа моя, как бы мы зачали ребенка, если бы я оказался в спасенном мире, куда меня хотели отправить Эон, Дамблдор и Снейп? Зачем же синим мой ребенок? – С легкой долей недоверия спросил Глеб.

– Его не было в планах до тех пор, пока ты не оказался в промежуточном мире. Рептилиям здесь хуже, но они никуда не исчезли. На случай такого сценария план «Б» всегда был наготове. Теперь тебе нужны наследники, хотя бы на тот случай если с тобой что-то случится. Такой сценарий прописан в Сагуне.

– Очевидно ваша Сагуна в Хантсвилле очень крутая вещица. Интересно, почему же она допустила появление рептилоидов?

– Пока что мне неизвестен ответ на твой вопрос. Я всего лишь агент. Опа! А вот и наш порталёт! – В прозрачной стене образовались огромные выбоины с лестницами. Из пустот стены появились космические капсулы с посадочными местами в несколько рядов на трех человек. Каждая капсула закрыла собой все 124 выбоины. Ева и Глеб поднялись по одной из лестниц, заняв места на последнем ряду капсулы №12. Спереди было место пилота. Он доброжелательно махнул пассажирам, но остался не замечен. К ним присоединился высокий плотный мужчина в джинсах, белой футболке и зеленой бейсболке с надписью Pelham. На вид ему было около 55-и лет, хотя бодрые телодвижения и живая улыбка напоминали подростка.

– Удивительно, эта стена постоянно обновляется? Она снова стала как новенькая. – Спросил Глеб, оборачиваясь назад.

– Она не просто обновляется, приятель, наверняка ты слышал, что ее осколки улетают в открытый космос, с каждой из них постоянно ведется видеотрансляция. Когда-нибудь мы обнаружим цивилизацию похожую на нашу. Ты летаешь в первый раз? – Вмешался мужчина, – меня зовут Гарольд Морисон, – он доброжелательно пожал руку поочередно Глебу, затем Еве, сидящей ближе к окну.

– Меня зовут Клайд, а это моя жена Бонни. Ну как бы да, лечу в первый раз. Всё бывает в первый раз, – неуверенно ответил Глеб.

– О да, я еду из России. Мне никогда не приходило в голову, что храмы могут быть настолько величественны. У нас в Алабаме на каждом шагу можно встретить церковь, внутри наших церквей мысли часто уходят в повседневные заботы, но в русском храме, действительно, хочется думать только о боге. Позвольте поинтересоваться, вы случайно не русские?

– Русские, – улыбчиво ответил Глеб. Его смутило, что собеседник не отреагировал на шутку о Бонни и Клайде, причем явно плохо разбирается в русских именах:

– В наших храмах меня особенно впечатляют большие купола. Кажется, что они накапливают в себе мысли всех молящихся, затем через остриё купола передают их куда-то в небеса. Что-то вроде огня, отдающего свое тепло наверх.

– Это хорошая ассоциация. Я преподаю философию в Таскалусе, после отпуска обязательно расскажу об этом студентам. Они любят, когда я иногда рассуждаю на отвлеченные темы. Хорошее образование не позволяет мне зацикливаться на одном футболе, – Гарольд засмеялся, как бы одобряя собственную шутку.

– Не вижу ничего плохого в зацикленности на футболе. По крайней мере, вашему штату она к лицу, – вступила в разговор Ева.

– Да, видимо нам простым американским парням из Алабамы много не надо, – задумчиво ответил Гарольд.

– Я не хотела вас обидеть. Наоборот, даже если я скажу, что американские футбол по сравнению с европейским примитивен, всё равно я сделала вам комплимент. Вы как интеллектуал можете догадаться, в чем суть моих суждений?

– Возможно, в том, что футбольные комбинации развивают мышление. Мы на самом деле не так глупы, как думают о нас многие штаты?

– Опять же мне бы не хотелось вас обидеть, но футбол, в особенности американский не имеет никакого отношения к развитию мышления. Клайд, мы с тобой это не обсуждали. Думаешь, о чем я говорю?

– О, дорогая, надеюсь, я не ошибусь, если предположу, что ты критикуешь мыслителей как таковых. Чем проще мышление, тем лучше. Разве не в простоте могли родиться такие логотипы как Nike или McDonalds? Обратная сторона наших величественных храмов – это некоторая сложность гуманитарной мысли и не всегда открытое самовыражение.

– В точку! Не зря ты мой муж, Клайд, – Ева чмокнула его, еле заметно прикусив за нижнюю губу, как бы намекая, что скоро будет продолжение.

– Ну, ребята, ваша страна всегда меня удивляла. Как-то я пытался погрузиться в Достоевского, этот парень был не на шутку умен, но честно говоря, я так и не понял, в чем грех убить старушку, которая, по мнению самого автора всем мешала? Абсолютно всем. Он не описал ни одной ее положительной черты или пользы. Я бы, конечно, ни за что ее не убил, но автор как будто сам призвал прикончить Алену Ивановну. Зачем же тогда страдания главного героя? Что думаете по этому поводу вы русские? – Ева с любопытством посмотрела на Глеба. Ей не хотелось отвечать первой, отдуваться пришлось мужу.

– Кхм, кхм… мы думаем, точнее я думаю, что Федор Михайлович отошел от стандартной функции писателя. Задача классической литературы не выдумывать персонажей, а сопровождать художественным словом уже имеющиеся типажи. Персонажи должны жить отдельно от автора. Кажется, Достоевский проявил некоторую дерзость, он выступил конструктором русского народа. Ему хотелось дать образец совершенно нового человека. Родион хоть и способен на проступок, но в душе остается идеальным. Настолько идеальным, что не простит себе греха даже вопреки логике. Думаю, вы правы, что автор допустил некоторое противоречие.

– Тогда стоит ли видеть в Достоевском серьезного писателя? – Заинтересовано спросил Гарольд, продолжая широко улыбаться.

– Сложно сказать. Наверное, мы должны ценить Достоевского не как автора, а скорее, как христианского проповедника. Под его влиянием формировалось ни одно поколение, – когда Глеб произносил эти слова, его голова как юла поворачивалась то в сторону Гарольда, то в сторону Евы. В глазах супруги он заметил неподдельный восторг. Ей нравилось, что ход их мыслей совпадает.

– А как вам такой поворот сюжета, – поправляя козырек бейсболки, продолжил американец, – автор ближе к концу повествует, что Алена Ивановна проходила свидетелем по одному громкому убийству. Поскольку Раскольников с ней покончил, дело не было раскрыто, а убийцу посадили только после того как он дважды или трижды повторил преступление. Раскольников узнает об этом намного позже в каторге. Таким образом, он понимает, за что цеплялась его совесть. Она не давала ему покоя, потому что только богу ведома польза любой человеческой жизни. Он интуитивно чувствовал свою вину, но не мог объяснить ее логически. Клайд, при таком раскладе автор сошел бы за отличного писателя, – Гарольд еще шире улыбнулся, на этот раз самодовольно.