Надежда
Шрифт:
Динозавреныш имел довольно специфический вид, в плане еды. На нем чешуя. Девочка не дракон, просто она такая. Может ей кожу надо скрабом обрабатывать, чтобы менее грубая была. А лицо как у крокодильчика… так бывает. Юрий Антонов в песне «Вот как быва-а-е-т» имел ввиду подобную ситуацию. Когда рождается детеныш зеленого змия, он, наверное, тоже в «шелухе». Бывает так, но бывает и хуже. Мы разводим костер, и хотим ее поджарить. Мы опять хотели есть, это нервное, и могли съесть и лягушку, и червя. «Тарантино» хотел уже потрошить игуану. Но мы его остановили. И вовремя. И вот почему. Дальше я должен был бы написать в пусси-твиттере:
«СКАЛА ДВИНУЛАСЬ. НА ЯЙЦАХ СИДЕЛА ДИПЛОДОЧИХА, КОТОРУЮ МЫ ПРИНЯЛИ ЗА СКАЛУ. И ТЕПЕРЬ, МАМОЧКИ! МАМОЧКА ПРИШЛА РАЗБИРАТЬСЯ».
Если бы не сели батарейки. В смысле, Надя бы написала такой твит, если бы у нее не сели батарейки. Я твиттер не люблю, потому что уже старый и ретроградный.
– Ничего страшного. Диплодоки травоядные, – сказал Пабло.
– Они не травоядные. Они травоядное лицо делают. Мимикрия. Военная хитрость, – сказал Марк.
– Даже если она травоядная, она подавит нас своей попой, как мосек, – сказал Квентин.Я ДУМАЛ.
Так думал я, пока
Мы увидели горочку, а на горочке люк. Как дверь в погреб. Мы туда забрались и нашли (а как иначе) подземный ход. Мы шли по ходу долго, и поняли, что оказались опять под трубой. Знакомый еще по первой, «красной» трубе, гул «зверя», был совсем близко. Диплодочиха отстала. Тоннель был широкий, по стенам тянулись кабели, и это было похоже на ветку заброшенного метро. Сосущие звуки, бульканье. Но это была не «красная» труба, а другая.
Под голубой трубой
22-00. 3 ИЮНЯ 2011 ГОДА. МЫ СПУСТИЛИСЬ ПО МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ К «ГЕНЕРАТОРУ». ОН ГУДЕЛ. КАК СЕРВЕР. НАВЕРНОЕ. ЭТО И БЫЛ СЕРВЕР.
Ну, не провайдер же это гудел.
Там были градирни, система охлаждения «сервера» (или провайдера), по крайней мере, там было прохладно. Мы нашли комнатку. В которой и расположились.
«Ты что-нибудь слышал?»
«Нет. Гудит что-то, так гудело же и раньше».
Мы заснули. Усталость взяла свое.
ПОТОМ НАС СЪЕЛИ. Марка утянуло вниз. И тут же нас всех «утянуло». Какая жизнь хлипкая конструкция.
Проснулись от того, что «жжет». Уровень жидкости сантиметров тридцать. Мы оказались в просторной камере, округлой. Высота примерно 2.7, как в «хрущевке», жить можно. Там пещерка с мягким дном. Неприятный запах, бульканье, кисловатый запах, похожий на запах рвотных масс.
Собака Ипполита была с нами. Наша Монморанси. А когда мы потеряли Ипполита? Его не было. Он остался снаружи.
– Нас съела диплодочиха, за то, что мы хотели съесть ее детеныша, – сказал Пабло. – Чу! Что это?
– Это трусики», – сказал Тарантино.
– Чьи? – сказал Ипполит.
– Ничьи. Природные. Самородные. Сырьевые. Как есть нефть, газ. Наверное, есть трусики вообще. Виртуальные, «всеобщие». Или это трусики той, которая раньше тут была и ее съели, – сказал, по-моему, я.
– Который раньше с нею был? – тот раз был не я, а теперь сказал точно я.
– Что за камушки? Жертвенные камни. Похоже на мини Стоунхендж, – сказала Аня.
– Это зубы дракона, – сказала Метео.Ну да, девушка «метеосводка» настолько умна, что в состоянии отличить зуб дракона, например, от антициклона или взрыва сверхновой, который через пять миллионов лет вызовет глобальное потепление и даже глобальное сожжение. В смысле, она может делать такой прогноз погоды не за пять дней, а за пять млн. лет.
Вокруг из тверди выступают «камни». Как самые древние скалы, они принадлежат первичному материку Гондване. И похожи они на гнилые зубы. По крайней мере, стоматолог тут не валялся, не рискнем даже представить сколько. Логично, Гондвана – древний материк, гордые породы Гондваны, наверное, и должны быть похожи на гнилые зубы. На одном из них я сидел. Жидкость, в которой мы с ног до головы, липкая и красная, и запах моченых яблок.
– Похоже, не только, и не столько слюна. Она нас запила красным вином, – сказал Квентин.
– В гроте уже кто-то сидит. Кто? – сказал Цукерберг.
– Скелет! – сказал я.
– Недвижный кто-то, черный кто-то, – не вполне точно прочитала Блока Настя.
Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели кто. Привалившись в десне, откинувшись на «щеку», как на спинку дивана, сидел скелет.
– Спрячемся за зубы, – сказал Марк.
– Что прятаться, он же скелет ничего сделать не может, – сказала Надя.
Смотрим документы. Написано «Капитан Джек Воробей». Ну и ладушки. Джек так Джек. Не Иона пророк.
–
И не Зга, – сказал скелет.– Чтоб выбраться отсюда, нужно вызвать рвотный эффект. Надо надавить на корень языка. Может пасть откроет, – сказал я, – рот то есть. Пасть, так врачи говорят.
(Открой пасть и скажи «А». Или думают так. И ложку суют, и почему-то каждый раз пустую. Блин, Кафка какой-то!)
– Нечем давить, – сказала Надя.
– Ногой. Надо сплясать на корне языка, – сказал Коэльо.ТАНЕЦ «ЦЕЗАРЕЙ» НА КОРНЕ ЯЗЫКА.
Танцуем на корне «языка», как пьяные цезари из «Антония и Клеопатры» Шекспира. Или на том месте, которое больше всего походит под слова «корень языка». Мягкая площадочка. Данспол маловат, но только в Америке все большое, и квартиры. Она недовольна, но не просыпается. А недовольство она проявила тем, что шевельнула щеками. Стенки «камеры» как бы сошлись и снова раздвинулись. Как будто она хотела «вырвать». Но подавила рвотный рефлекс. И мы снова упали в липкую и сладкую лужу «вина», сидра. И дальше был бесконечный диалог в танце. Кто что говорил, не помню. Но было ритмично.
«Они просто техника. Это же твои анимусы, и не драконы. Нас это кажется. Или снится».
«Коллективный сон?»
«Драконов, как и динозавров не было».
«Это кому то другому скажите, министрелям».
«А то, что окаменелости находят?»
«Это окаменевшие мысли. Комплексы».
«Чьи?»
«Нас съели наши же страхи».
«Нас съели. А мы говорим, что это психотехника».
«Может, мы спим?»
«Или попали в чей-то сон».
«Почему она не глотнет».
«Господи, ее жалко, ей тоже не весело. Как живой бифштекс, с кровью».
«Почему бы ей не вернуться в лес?»
«Может она вернулась в лес».
«Но нас бы трясло, когда она бы стала и пошла».
«Через зубы ничего не видно?»
«Губы мешают. Надо бы палочку, ломик, или черенок метлы или швабры, раздвинуть ей губы».
«Какой у тебя основательный подход, хозяйский, Надя. Губы метлой раздвинуть. Как мы живем! Докатились! Сидим во рту динозавра и философствуем, сказки сочиняем».
«Это что на зубе?»
«Безоар или мумие».Так мы говорили, плохо различая друг друга в полумрак драконьей пасти. Хотя по голосам, конечно, могли определить, кто и что говорит. Но это было не так важно. Согрелись.
«Каблуки видимо остатки съеденных прежде. Может подкову она держит во рту на счастье».
«А может такие у них серебряные ложечки».
«А может это рубашка. Съел того, кто в рубашке родился».
«И рубашка превратилась в мумие?»
«Переварилась».
«Серебряная ложечка превратилась в мумие».
«Да это зубной камень. Ей надо к стоматологу сходить. У нее хронический тонзиллит, лакуны в миндалинах и пробки гнойные. Скажи «А».
«Она уже сказал «А» и нас проглотила. Теперь ей надо «Б» говорить».
«Не будите и не провоцируйте нашего нового Большого брата».
«Почему мы говорим «он», «Брата». Это же «она», «сестра».
«Так, интуиция. Мы же сказали «динозавриха», будем придерживаться одной версии».
Мы посидели на ее (или его) зубах и решили пока ничего не делать. Диплодочиха нас не пыталась прожевать. И не пыталась проглотить.
И мы решили предпочесть консервативную тактику.«Сидите тихо, она, может быть, забыла про нас. Хотя скорее всего она спит, как удав после ужина».
«И она зевнет, и мы успеем выбраться».
«Но, тем не менее, надо что-то оставить потомкам».
«Надо записку написать и в бутылку коньяка положить».
«Где бутылку взять?»
«Вот тут с костями бутылка лежит».
«Скелет вином отравился!?!»
«Мараули. СЭС говорила….».Читаем: «Коньяк дагестанский пять звездочек».
«А тушенки банок пятнадцать там не лежит и консервный нож?»
«Та мы же в поезде только поели».
«Ничего себе «только».
«Выпьем коньяк, положим записку. Мол, такого-то бла-бля-бря охеронского года, эпохи перманентная пермь, спасаясь от очередного всемирного оледенения, мы попали в пасть драко… Напишем «драко…», чтобы выглядело правдоподобнее, что слово «дракон» до конца не успели написать. Погибли. Надо было еще дату поставить и подписать кто. Но если мы не успели дописать слово «дракон», а успели поставить дату, это будет неправдоподобно. Или написать дату, а потом в P.S дать сцену гибели с «драко…».
«Нечем писать».
«Кровью».
«Голубой цвет не стойкий».
«Почему?»
«Так, зарисовки…».
«Давайте на мобильнике напишем».
«А мобильник в бутылку не пролезет».
«Да и у нас нет мобильника, единственный заряженный у Ипполита, а Ипполит снаружи».
«Давайте незаряженный просунем, подумают, что было что-то написано».
«Так он же не пролезет».
«Да, точно, не пролезет».
«А если попробовать?»
«В смысле с пространством и физической реальностью так все запущено, что мобильник в бутылку коньяка пролезать стал?»
«Там коньяк на дне есть».
«Драконица не поймет, что коньяк не оставили».
«Так это скелет драконице оставил или нам?»
Квентин выпил коньяк: «За тебя, Джек!» Мы на него смотрим, не произойдет ли чего с ним. Черты вроде человеческие, насколько они у него вообще человеческие. Минут через пять лицо стало добрее.
«Таранино, а ты почему отечный. Давно хотела спросить».
«От наркотиков и других излишеств».
«Если исходить из того, что все это непозаправдеш-деш-дешнему, то может туристы забыли».
«Бухали в павильоне MGM Голливуда русские звезды».
«Труля-ля. Великая Маша Машина».
«Труп-ля-ля».
«Человек скотина».
«Это ты о ком?»
«Так, вообще, путевые зарисовки, выпил двадцать граммов коньяка и подобрел».Путешествие по желудку и потом по кишкам.
Стенки стали сжиматься. Идет волна перистальтики и нас продвигает дальше по «пищеводу». Мы это знаем, потому что проходим по тонкому горизонтальному тоннелю с продольными бороздами, которые идут вдоль него, что понятно на ощупь.
И выбросило в расширенную полость.
«Это что?»
«Может это прямая кишка».
«Рано».
«Цилиндрики – как пеньки кусочки сарделек непрожеванных».
«Может это ноги. Ноги маленьких людей?»
«Странный пол – жидкость щиплет, кроссовки разъело».
«Кислота! Соляная!».
«То, что она соляная, а не серная, успокаивает».
«А может и серная»
«Кого успокаивает?»
«Да это не кислота совсем, если бы была кислота, нас бы уже…»