Надежда

— Идите сюда, Кейтер.

Бандит со шрамом на щеке встал и, схватив Кларенса за рукав пиджака, дернул его.

Репортер поднялся и подошел к столу. У него пересохло в горле, и он откашлялся. Только не показать, что ему страшно, только не показать этого.

Боер посмотрел на репортера долгим внимательным взглядом.

— Садитесь.

Кларенс опустился на стул.

— Так вот, — сказал Боер. — Сейчас вы нам назовете имена грузчиков, с которыми профсоюз связан в порту, и расскажете, что уже сделано и что предполагается.

Кларенс молчал.

— Когда вы это сделаете, — Боер вытащил сигарету и закурил, — вы тотчас уедете к своей жене и дочери. Только не пытайтесь обманывать меня. У нас найдутся способы проверить.

Репортер продолжал молчать. Презрительно выпятив нижнюю губу, Боер нетерпеливо постучал ногтями по столу.

— Если нет, — Боер помедлил, — мне придется заставить вас говорить. Имейте в виду, что вы всё равно скажете. Только это вам дорого обойдется.

Кларенс молчал, и Боер, усмехнувшись, поманил к себе Альберта.

— Посмотрите, у него и не такие, как вы, начинали разговаривать.

Репортер поднял голову, и холодная дрожь прошла по всему его телу. Из провалившихся глазниц бандита смотрели вздрагивающие зрачки сумасшедшего.

Альберт шагнул вперед и вдруг быстро протянул к горлу репортера большие белые кисти с тонкими пальцами. Кларенс отшатнулся.

Верзила позади него захихикал.

— Ну вот, — сказал Боер. — Полюбовались. Теперь даю вам пять минут на размышление. Вот смотрите.

Он снял с руки часы и положил их на стол перед Кларенсом.

— Ровно пять минут. Первая уже идет.

Он молча кивнул Альберту, и тот, отойдя за стол, вытащил ящик и принялся вынимать оттуда какие-то блестящие металлические предметы. Он потирал руки и что-то бормотал себе под нос.

Бандит позади опять захихикал, как бы в предвкушении чего-то очень веселого и занимательного.

На мгновенье вся обстановка комнаты без окон, фантастически худое и отталкивающее лицо Альберта, хихиканье верзилы за спиной — всё показалось Кларенсу каким-то диким сном.

Ведь так не может быть на самом деле. Не должно быть.

Но затем он покачал головой. Всё это есть. Это не сон. Злоба к бандитам вспыхнула в нем и погасла. Они не были людьми. Просто что-то вроде язв на здоровом теле человечества. Их нужно отсечь, отрезать и втоптать в землю. Сжечь, чтобы убить весь яд, в них заключающийся.

— Три минуты прошло, — сказал Боер.

Три минуты! Значит, жить ему остается две. Напрасно Боер надеется, что он расскажет им что-нибудь. Ведь рассказать значило уступить им мир, весь мир здоровых, честных и добрых людей. Таких, как Люси, как дочь, как Хастон или тот старик с его глухой девочкой, у которого они долго сидели. Таких, как тот шофер, который тогда в порту подвез его к северной стороне…

— Осталась одна. — Боер навалился на стол, в упор глядя на Кларенса.

Одна! Значит, он сейчас умрет. Не сразу, но умрет. В конце концов это было не так уже важно. Самое главное в том, чтобы не погиб мир.

— Всё!

Боер убрал часы.

— Где сейчас ваша жена, Кейтер?

Жена! Кларенс посмотрел на листки, лежавшие на столе. Ах, вот что они всё время просматривали. Это бумаги и записи, которые они еще в автомобиле вытащили у него из карманов. Острая радость пронизала его. Письма приходили на имя Роджерсов, как они договорились с Люси. С собой он не носил конвертов. Поэтому бандиты не узнают ее адреса.

Здесь же его записная книжка. Но Грегори уже давно предупредил его, что ничего, касающегося порта и профсоюза швейников, нельзя носить с собой: ни телефонов, ни имен, ни адресов.

— Ну что же, — сказал Боер нетерпеливо. — Он молчит. Начинай, — он кивнул Альберту.

Верзила сзади схватил руку репортера, вывернул ее за спину и подтащил Кларенса к Альберту. Тонкие пальцы, как клещи, схватили ладонь Кларенса.

На мгновение Кларенсу показалось, что он опустил руку в расплавленный металл. Боль была такой резкой, такой неожиданно несправедливой, что он был уверен, если она не кончится сейчас, сию же секунду, то разрушится весь мир. Боль казалась несовместимой с существованием мира.

Задохнувшись, закусив губу, он дернулся со всех сил, но верзила обхватил его еще плотнее, и боль росла, захлестывая всё тело. Кларенс дернулся снова, красный туман поплыл у него в глазах.

Боль кончилась и, к удивлению Кларенса, мир не разрушился от этой несправедливости. Потолок комнаты качался, но это был тот же потолок.

В тумане перед ним возникло уродливое лицо Альберта, потом другое лицо. Это был Боер.

Как будто из другой комнаты репортер услышал слова:

— Ты полегче. А то он долго не выдержит.

Потом его снова посадили на стул. Боер что-то говорил ему о Хастоне. Хастон! Грузчики. Пользуясь передышкой, Кларенс загонял эти слова куда-то дальше в сознание, чтобы они не сорвались у него с языка. Хастон и грузчики. Он напластовывал на эти понятия всё новые и новые мысли и, наконец, поверх всего сумбура воспоминаний, видений и ощущений всплыли слова: «Теперь мы сами должны вступить в бой»… Да, да. За это следовало держаться. Генри Торо был замечательный лирик. Он выступал за негров..

Снова его настигла боль, и опять Боер что-то спрашивал, но всё, что гангстеры хотели знать, было спрятано далеко-далеко.

Бандиты сорвали с Кларенса одежду и положили его обессилевшее тело на низкий стол.

— Приступайте, — сказал Боер.

В середине ночи сам он поспешно уехал на совещание с Дзаватини; к Альберту и верзиле со шрамом присоединился маленький.

Втроем они продолжали терзать Кларенса в течение нескольких часов. Голова репортера падала, он уже не мог держать ее прямо. Всё его тело было залито кровью, и невредимыми остались только серые глаза, которые уже не видели бандитов, а смотрели куда-то дальше, за стены подвала.

К утру, вытирая вспотевшее лицо, Альберт сказал:

— Я тоже не каменный. Надо отдохнуть хоть полчаса.

Верзила рассматривал окровавленные руки.

— Пойдем наверх, выпьем.

Кларенс лежал без сознания. Маленький с верзилой втащили его в чулан за фанерную дверь и бросили там на пол.

— Боер нам задаст, — сказал маленький трусливо.

— Пускай сам возится, — ответил Альберт. Он взглянул на распростертое тело репортера.

— Он теперь в себя придет не раньше чем часа через два.