Надежный человек

Дан вздрогнул, машинально приостановился. Однако тут же испугался, что отстанет от Кыржэ.

 — У него и в самом деле вьющиеся волосы? — спросил он, как будто не разобрав последних слов эксперта. — Значит, тут не только одно воображение. Ну и как, что-нибудь получается?

 — Посмотри ему в глаза, попытайся разобрать, что в них скрыто! — сказал Кыржэ, продолжая шагать по коридору своей странной походкой. — Если представится возможность, поставлю у двери, посмотри, что за глаза у этого Томы. Пригодится, даже для «Полиции нравов». И не только Кудрявого стоит посмотреть. Уже доставлена и Елена Болдуре — молчит, будто глухая стена. Что ее ожидает? Проклятье! От них сейчас целиком зависит и моя судьба. У тебя, стажер–соблазнитель, какие-то надежды еще остаются. Быть может, разжалобишь, вызовешь сочувствие. Имеешь к этому склонности. Что ж касается меня… — Он застыл, точно его одолело внезапно тяжелое предчувствие. — Если не удастся выполнить приказ шефов — крышка. — И снова оцепенел, как будто перед глазами замелькали видения одно страшнее другого. — Забудь о ней! Да, да, забудь… Скажи лучше, не напал ли на след немца, убежавшего из лагеря? Где, наконец, листовки, которые собирались печатать? Что с шапирографом?

Он громко окликнул надзирателя.

 — Запирай, я ухожу! Проведи к выходу господина Фурникэ. — И договорил, переступая порог камеры: — Только смотри, не вздумай исчезнуть. Будь здесь, если вызовем, иначе…

Кранц сидел в углу на своем складном стуле, прямой как жердь, и следил глазами за арестованным, который ходил по камере, заложив руки за спину. Арестованный был в бумажном костюме, надетом прямо на голое тело.

 — Сколько можно молчать, играть в простака, господин Тома? — принялся разглагольствовать Кыржэ. — Было бы куда лучше, если б вы родились на свет глухонемым… По крайней мере, никто б не мог упрекнуть…

 — Моя фамилия Маламуд, — сказал арестованный, не переставая мерить шагами камеру. — Я говорю это бесчисленное количество раз.

 — Извините, но поверить вам не могу. Кому может прийти такое в голову? — посетовал эксперт. — К тому же, если вы считаете меня подручным, в услужении… — он сдержанно кивнул в сторону немца. — Будто я всего лишь фикция — ни на что не влияю, ничего не решаю…

 — И влияете, и решаете, — печально улыбнулся тот.

 — Просто…каждого из нас ждет один конец.

 — Кого послать на расстрел — это зависит от вас, — продолжал арестованный все с той же наивной и немного смешной уверенностью.

 — Но если так, тогда в моих силах и миловать!

 — Что же касается подручного, кто у кого в услужении, боюсь, что это… он, — арестованный указал на Кранца. — Так мне почему-то кажется… Или же я ошибаюсь?

 — Можно понять любой трюк, но только не Маламуд, нет! — Кыржэ уселся на скамье, по–мальчишески поджав под сиденье ноги. — Если арестованный всего лишь простой еврей, то его можно в любую минуту расстрелять, неужели не понимаете? Без всякого следствия и допросов… Если б вы были им на самом деле, да к тому же не скрывали этого — все было бы слишком просто… Смерть такого человека ни к чему не приведет, ничего не дает… То, что вы себе вбили в голову, — пустые выдумки, они вам не подходят. Тома Улму — внушительная личность, не какой-нибудь маклер или продавец пуговиц…

 — Упаси бог. Всегда был и останусь закройщиком, — возразил арестованный.

 — Оставьте! Вы — руководитель подпольного центра, на счету которого акты саботажа — крушение поездов, поджоги, выведенные из строя линии телекоммуникаций… У подполья прямой контакт с русской армией. Более того — ваши эмиссары попытались проникнуть в ряды венгерских партизан… Поступили точные сведения и о том, что подпольные группы сотрудничают с немецкими коммунистами… В румынских частях появляются листовки, вложенные в пачки табака и сигарет. Вагоны с непарной солдатской обувью… Тома Улму — вы должны это понять — в любое время можно обменять на пленного генерала или другое высокое должностное лицо. В то время как за никому не известного Маламуда — сами понимаете… Напрасно же вы скрываете свое истинное имя, ставшее в какой-то мере символом… Только излишне усложняете дело.

Арестованный остановился, посмотрел на Кыржэ, в который раз обратив внимание на глубоко засунутую в карман правую руку. С губ его не сходила легкая, грустная улыбка.

 — Мне кажется, вы сами заслуживаете жалости. Эта рука… Она отрезана, да? Вместо руки — протез?

Эксперт в свою очередь также посмотрел на руки арестованного — они были скручены за спиной и скованы наручниками.

 — Как бы вы отнеслись к тому, если б я попробовал немного облегчить вам режим? — спросил он, с опаской поглядывая в сторону Кранца. — Мне трудно допрашивать человека, даже если он самый опасный преступник, когда тот не может свободно передвигаться, жестикулировать…

 — Да, да, жалость, — продолжал арестованный. — Наверно, много зла сделали этой рукой, если теперь приходится прятать ее от людских глаз? — спросил он словно бы из простого любопытства.

 — Послушайте: оставьте болтовню, перестаньте рядиться под еврея, — пытаясь сдержать ярость, ответил Кыржэ. — Один раз вам удалось остричь волосы, хотя ни к чему это не привело… Во второй рае не удастся.

 — У нас только раввины не стригутся и не бреются… Я же простой грешный человек…

 — Наверно, я прикажу остричь вам и ресницы — слишком уж они прячут ваши глаза! Садитесь вот тут, на скамье! — строго проговорил Кыржэ, указывая место арестованному. — И не шевелитесь, застыньте!

Эксперт–криминалист нагнулся — поближе рассмотреть лицо арестованного. Он стал внимательно изучать его, но, как и предполагал, — все еще не справившись с яростью — ничего особенного не обнаружил.

 — Да что такое, они у вас не вылезли, случайно?

 — До сих пор не замечалось. Может быть, сейчас… кто его знает, — слабо усмехнулся тот.

 — Издеваетесь? Шутите? Но не надо мной — над своей собственной жизнью, уверяю вас. В конце концов, неважно, к каким еще уловкам вы решитесь прибегнуть…

Именно это и соответствует облику Томы Улму: бесстрашие, присутствие духа. — Он ухватил руками подбородок арестованного и стал мять, изо всех сил тереть его пальцами.

 — Все в порядке! — Голос эксперта теперь звучал победоносными нотами. — Показываются, растут! Потерпите немного, какую-то малость. Потом уже ничего не поможет — ни железная выдержка, ни вера в коммунистические идеалы. Как только начнут завиваться в колечки, все будет кончено. Одной завитушки и той хватит… Посмотрите мне в глаза!

В это время со своего складного стула поднялся Кранц — похоже, немец собирался подойти к эксперту.

 — Будьте добры, поднимите лицо! — снова проговорил Кыржэ. — Сколько бы раз я ни смотрел в ваши глаза, никак не могу избавиться от ощущения, будто вижу их впервые. Потому что… Ну вот, пожалуйста, опять прячутся! Вы открыто издеваетесь надо мной! Перестаньте. У меня начинает сверлить в голове… Герр Крани! Герр Кранц! — приняв смиренную позу, позвал он. — Я, кажется, переборщил, превысил свои полномочия, не так ли? В таком случае — берите его! Передаю в ваши руки — можете исправлять ошибку Кранц открыл наконец рот:

 — Зибен ур! — Он достал из кармана часы, поднес их к лицу Кыржэ. Затем шепнул на ухо, косясь в сторону арестованного: — Семь часов… Елена Болдуре!

Кыржэ также посмотрел на часы и, не проронив ни слова, вышел.

В коридоре он наткнулся на надзирателя, стоявшего по стойке «смирно» и всем своим видом показывавшего, что намерен — если будет позволено — доложить о чем-то.

 — Чего нужно? — приподнял руку Кыржэ.

 — Пришла госпожа Дангэт–Ковальская. Прикажете провести в камеру?