Надежный человек

Илона выбралась на верхушку насыпи и подняла руку, пытаясь привлечь внимание офицера, — она хотела сделать заявление, о котором говорила в «салоне», однако тот не дал ей договорить.

 — Зачем осквернять кладбище этими скотами? — обратился немец к Косому. — Их место там, за оградой. Что ж касается девушки…

 — Лилианы Дангэт–Ковальской! — подсказал Косой из-за спины.

 — Да, да… то она помилована за заслуги перед третьим рейхом и румынским королевством.

Двое солдат бросились к девушке и стали поспешно отталкивать ее от могилы.

 — Не–е–ет! — Лилиана вырвалась из рук солдат и, прыгнув с разгона в могилу, спряталась за спиной у Кику. — Не отпускай меня, Илие, не отдавай им!

 — Чего ты ждешь? — крикнул офицер Косому. — Чтоб первым расстреляли тебя?

 — Взять ее! — встревоженно, сиплым голосом приказал Косой, ударив по лицу одного из солдат, не сумевших удержать Лилиану. — Немедленно вытащить из ямы! Берите, кому говорю! — испуганно вопил он, пытаясь перекричать отчаянные, нечеловеческие вопли девушки, которую волоком тащили по земле.

 — Не–е–ет! — Лилиана задохнулась, судорожно хватала ртом воздух, но ничего, кроме стона жестоко обиженного ребенка, с уст ее не сорвалось. Когда ж на помощь солдатам, тащившим ее, бросилось еще двое, она уже перестала сопротивляться.

Ее отвели в сторону, отделили от приговоренных к смерти, насильно оставив жить — для того, чтоб навеки проклинать и себя, и эту, дарованную палачами, жизнь…

XXX

Теперь их заставили рыть могилу второй раз, в другом месте.

 — Поглубже, поглубже, голубчики, если не хотите, чтоб выклевали глаза вороны, — украдкой, чтоб как-нибудь не услышали стрелки, которым он не очень-то доверял, приказывал Косой. — И еще один совет: когда будут стрелять, не шевелитесь — не почувствуете боли. Вообще ничего не почувствуете. — И удивленно обернулся к Гаврилэ, рассматривающему свои сапоги. — Думаешь, как сбежать? Теперь уже ничего не получится… Внесен в список, и сам же в этом виноват. Вспомни — допрашивали, кажется, отдельно? Вас, по–моему, тоже? — Он повернулся к Илоне. — Я честно выполнил свой долг, вовремя предупредил каждого! Эх, Грозан, Грозан!.. — Он заговорил еще тише, чтоб не слышали солдаты. — Не раз предлагал на допросах, неужели, парень, не помнишь? Ты чем-то похож на меня, такой же смуглый, здоровый, мужик — орел! Жить бы и жить за семерых… Говорил я тебе: политические одним миром мазаны? Надо было спохватиться, опомниться — мало ли в какую сторону подует ветер. Все в конце концов проходит… говорил я это или нет? Не послушал — теперь будешь гнить в земле! Что ж касается меня, то, когда придут ваши, сумею приспособиться и к новым порядкам — если, конечно, придут… Руки у меня чистые — никто не укажет пальцем…

 — Как бы передать жене сапоги? — повернулся Грозан к Тудораке, когда Косой отошел от них. — Й подметки еще не истоптаны, и голенища совсем новые. Можно продать. Или, еще лучше, пусть носит сама. Одежду тоже жалко, будет бесполезно гнить в земле… Можно перешить мальчишкам…

 — Да, да, ты прав… — думая о чем-то своем, проговорил кельнер. — Тяжело идти в гору, но еще хуже падать в яму… Чего хочет от тебя Косой?

 — Если уж решил спросить, — сказал Гаврилэ, — то знай: я мог выбирать между теми, кого расстреляют, и теми, кто будет расстреливать.

 — Вот как! Прости, Гаврилэ, ты куда крепче меня! — Тудораке отставил в сторону лопату и пожал руку слесарю.

 — Оставь, оставь… Сам видишь, какой выбор сделал. А вот бедной жене нечего надеть на ноги, — озабоченно проговорил Гаврилэ, затем быстро, почти не наклоняясь, снял сапоги — сначала с одной, потом с другой ноги — рванулся с ними к брустверу ямы и молниеносным движением забросил за ограду кладбища, куда-то туда, где слышались жалобные стоны Лилианы.

Но прежде чем слесарь услышал стук падающих на землю сапог, его сразила пуля Косого. Мерзавец выстрелил с короткого расстояния, позволившего целиться прямо в сердце. Гаврилэ так быстро повалился на землю, как будто только одного и желал — чтоб никто не увидел, как он будет падать.

Хобоцел быстро взобрался на кучу земли, наброшен» ной у могилы, и поднял тело Гаврилэ на руки. Но в аю время Косой стал поднимать руку, давая взводу знак готовиться.

 — Внимание! — закричал он. — Взвод…

Однако команда так и не была произнесена до конца.

Впоследствии, вспоминая о том, что произошло в дальнейшем, каждый из присутствовавших делал это по-разному.

Некоторые уверяли, что закончить приказ и произнести слово «пли!» помешала Косому кепка пекаря — знаменитая кепка, которую Илие всегда носил козырьком набок. Будто бы, быстро сорвав кепку с головы, Кику бросил ее в глаза Косому.

 — Винтовку — к ноге! — обращаясь к стрелкам, отменил Кику приказ Косого, и ошарашенные, в полном замешательстве, стрелки послушались его.

Другие, напротив, готовы были поклясться, что в ту минуту, когда Косой отдавал команду, у могилы показался Хараламбие с развевающейся на ветру бородой, в рясе, с большим железным крестом в руке.

Следом за ним шли еще какие-то люди, кто в длиннополых одеждах, кто — в обычных рабочих спецовках, Хараламбие подошел к Косому, и тот, увидев его, сконфуженно, намереваясь поцеловать руку, склонился. Тот, однако, сначала подставил для поцелуя крест. Во внезапно наступившей суматохе показалось, будто Косой стукнулся лбом о крест случайно, — до того незаметным был удар, едва не сваливший шпика с ног. Правда, он не упал, только потерял на какое-то время равновесие, однако этого оказалось вполне достаточным для того, чтоб люди, сопровождавшие Хараламбие, успели вытащить старые, чиненые–перечиненные пистолеты.

Стрелков охватил такой страх, что они готовы были броситься врассыпную, — совсем не из-за этих допотопных пистолетов, направленных на них, и даже не из-за Хараламбие, выхватившего из-за пазухи две гранаты. Привело в ужас солдат то, что, сделав сначала знак людям, державшим в руках пистолеты, подойти к нему, он стал снимать с гранат предохранители.

Но были еще и третьи, уверявшие, будто они своими глазами видели ватагу каких-то людей в рабочих спецовках, неожиданно появившихся из ворот кладбища. В руках у них были дубинки, камни, и некоторые еше издали стали бросать в солдат кирпичи, успев сразить одного точным ударом в голову.

 — Подоспели ребята с кирпичного! — будто бы прошептал кто-то спокойным, уверенным голосом. — Теперь можно отходить… Илие, Тудораке, берите женщину под руки — и бегом!

Те, словно бы только и ждали приказа, схватили Илону под руки и, как было велено, бросились бежать. Ноги женщины едва касались земли.

Выстрелы прозвучали недружно, словно бы издалека, наугад.

И тут-то и произошло нечто, не вызвавшее ни тогда, ни впоследствии никаких сомнений ни в ком.

Когда беглецы то ползком, то распрямляясь уходили от беспорядочной, но достаточно опасной стрельбы, преследовавшей их на плоском, открытом месте, оказалось, что впритык за ними держался мужчина ростом «метр восемьдесят» — подставляя себя под пули, он старался заслонить Илону. Пока не удалось выйти из-под огня.

 — Хватит, дальше пойду одна, — прошептала Илона, останавливаясь у попавшихся на пути тутовых деревьев. — А ты, Зигу, должен немедленно исчезнуть! Мы просим, приказываем тебе! Вспомни, как они гоняются за тобой и как легко тебя распознать! Даже шальной пуле легче попасть в тебя, чем в кого-то другого. — Она оглядела Зигу с ног до головы. — Ты должен исчезнуть, моментально!

 — Хорошо, — согласился тот, рассматривая издали забор тюрьмы, вдоль которого тянулось несколько рядов колючей проволоки. С его места видны были даже солдаты, стоящие на посту в сторожевых башенках. — Исчезну, исчезну, только бы дождаться, чтоб и ты, дорогая, благополучно добралась… до родильного дома! — И крикнул на прощанье: — Позовешь в кумовья, договорились?