Надолго, может, навсегда

– Да, похорошел. В тебя можно и влюбиться. Но при чем здесь я?

– Дело не во внешности. Я вообще стал другим. Я стал таким, каким ты хочешь.

– А откуда ты знаешь, что я хочу? Что ты вообще знаешь обо мне? Разве тебя интересует кто-то другой, кроме самого себя?

– Я стал другим, - повторил он.
– Ты можешь легко убедиться.

– А я не хочу убеждаться, Климов. Ты мне не нужен, и это все, что я хочу. Нелепо же начинать все сначала. Для чего же тогда разводиться?

– Можно ошибиться. Потом понять.

– Я, Климов, никогда не ошибаюсь. И никогда не меняю своих решений. Пора бы знать. Десять лет прожили.

– Да, собственно говоря, я и не буду тебя ни о чем просить. Я хотел быть нужным тебе и поэтому изменился. Но сейчас я и сам не знаю, хочу ли все начинать сначала или нет. Но скорее всего - нет... Послушай, ведь тебе нелегко с двумя детьми. Почему ты отвергаешь мою помощь?

– Нелегко, - созналась она.
– Но с твоей помощью было бы еще труднее.

– Ты не думаешь о замужестве?

– Климов!
– усмехнулась она.
– Не задавай глупых вопросов. Я ни в ком не нуждаюсь. И добровольно взваливать на себя очередной груз никогда не соглашусь.

– Одиночество - жизнь без зеркал?
– вспомнил он.

– А я не одинока. Глупо же связывать одиночество только с отсутствием мужа или жены. У меня есть дети, есть работа, есть я сама, в конце концов, мне с собой не скучно.

– Понимаю, - сказал Климов.
– Раньше бы не понял, а теперь понимаю. Лишь слабый страдает от одиночества. Слабый всегда одинок. Право же, мне противно вспоминать самого себя.

– Я рада за тебя, Климов. Вот видишь, ты считал, что я причинила тебе зло, а оно обернулось добром.

– Диалектика!
– засмеялся Климов и сам налил себе чаю.

– Семья распадается, Климов, это не мы придумали и не нам решать эту проблему.

– Люди разобщаются.

– Неправда. Люди осознают себя сильными и свободными. Идет великая борьба за независимость. Слабые гибнут, сильные выживают.

– Ницшеанка, - поморщился Климов.
– Социал-дарвинистка.

– Нет, милый, я материалист и диалектик.

– Свести бы тебя с моим соседом. Хочешь, познакомлю? Великий диалектик!

– Не стоит. Мы все и так соседи.

– Ты изобрела новый лозунг: человек человеку сосед?

– Ну вот, научился иронизировать. Поздравляю. Земля маленькая, Климов, и если мы не будем относиться друг к другу, как добрые соседи, то ничего у нас не получится.

– Вот и будь мне доброй соседкой. Докажи на примере.

– А я тебе зла не желаю. Если нужна моя помощь, то помогу. Но только я сама решу, нужна или не нужна моя помощь. Если ты просто слаб, не можешь или не хочешь справиться со своей бедой, то я пройду мимо. Если ты обратишься ко мне как равный к равной, как свободный к свободному - я остановлюсь. Но паразитировать на себе никому и никогда не позволю.

– Я понимаю. Раньше я думал, что это жестокость. Но это и есть доброта. Диалектическое добро, если хочешь.

– Да, ты стал мудрее. Пожалуй, я вычеркну тебя из списка умерших. С воскрешением тебя, Климов!

– Слушай, давай учредим свой маленький праздник. День независимости день нашего развода.

– Это забавно. С аллегорическим разрыванием гименеевых цепей? С распиливанием брачного ложа?

– Все это хорошо... Но как твоя теория поможет детям? Им нужен отец. Я сам рос без отца и знаю, как это тяжело... Им нужен не сосед, а отец и мать. Это же так просто. Ты подумай. Ты умная.

– Я подумаю. Я умная, - согласилась она и пошла открывать дверь.

Приехала "скорая помощь". Веселый врач ощупал ногу Климова, сказал, что все это ерунда, посоветовал прикладывать холод, а потом тепло и согласился подвезти до ближайшей стоянки такси.

– Я приеду, - сказал Климов с порога.
– А ты подумай.

– Приходи. Я подумаю, - и махнула рукой, и даже улыбнулась на прощание.

Он ехал домой и думал о том, что впервые одержал хоть маленькую, но победу или, по крайней мере, - ничью, и еще неизвестно - кто кого. Но дома его ждала Люся, недобрая и неумная, и на душе становилось все тяжелее.

Хромая и путаясь в развешанных простынях, он прошел по коридору коммуналки и, выдохнув воздух, открыл дверь в свою комнату. Люси не было. Он облегченно вздохнул, разделся и увидел на столе листок бумаги, покрытый крупным почерком. Она писала, что Климов негодяй, что он жестоко поплатится за свою измену, что она сегодня же ночью отомстит ему и не с кем-нибудь, а с Терентьевым, с которым она и без того давно была связана, и что хочет Климов или не хочет, но ему придется жениться на ней, потому что она ждет ребенка от него, а по нынешним законам и с помощью общественности... И так далее, на обеих сторонах.

Климов дочитал до конца и открыл холодильник. Хотелось есть. Передвигаться по комнате было больно, и он подумал, что неплохо бы научиться летать, чтобы не так болела нога.

Он надел два теплых свитера, замотал шею шарфом, завязал шапку под подбородком, застегнул пальто на все пуговицы и натянул валенки.

– Эй, сосед!
– сказал он громко.
– Хватит дрыхнуть. Давай полетаем! Поищем солнце, очень уж здесь темно.

Наверху не ответили, потом раздался знакомый звук - будто рассыпали бильярдные шары. И снова - тихо.

– Ты что, не слышишь?
– спросил Климов.

– Да погоди ты, - раздался недовольный голос.
– Сейчас, галоши найду.

– Зачем галоши зимой?
– удивился Климов.

– Ничуть не поумнел, - проворчал сосед.
– Учишь его, учишь... Здесь зима, а где-то осень. Всегда так бывает - ищешь солнце, попадаешь под дождь. И наоборот.

– Так ты и зонтик возьми!

– И возьму. Думаешь, сам не догадаюсь?

Замерзшее окно открылось с трудом. Холодный ветер хлестнул мелким снегом. Город засыпал, и постепенно, по одному, гасли огни в соседних домах.

Климов встал во весь рост на подоконнике, сложил руки рупором и громко прокричал:

– Эй! Это я, Климов! Я-я-я!

От громкого крика дрогнули провода, натянутые против окна, и с них посыпался иней. Мягкими серыми хлопьями он падал вниз, обнажая тугую стальную сердцевину, по которой стремительно летел невидимый ток.