Нагие и мёртвые

– Неплохая идея, – сказал Рот.

Не зная, что бы сказать еще, он стоял несколько секунд в нерешительности, потом сел на песок. Гольдстейн продолжал работать, тихо напевая что-то себе под нос.

– Ну, что ты скажешь о нашем назначении? – спросил он.

– Ничего хорошего. Я ожидал этого, – ответил Рот, пожав плечами. Он был невысокого роста, с несколько сутулой спиной и длинными руками. Все в нем казалось каким-то унылым, скучным: и длинный нос, и мешки под глазами, и выдвинутые вперед плечи. Из-за коротко остриженных волос сразу же бросались в глаза большие уши -Нет, мне не нравится наше назначение, – повторил он несколько с вызовом. Всем своим видом Рот напоминал больную угрюмую обезьяну.

– А я считаю, что нам повезло, _ мягко возразпл Гольдстейй. _ В конце концов, нам ведь не придется участвовать в самых жарких боях. Я слышал о штабной роте много хорошего, да и ребята в ней в большинстве с образованием.

Рот захватил горсть песка и начал медленно просеивать его сквозь пальцы.

– Что толку обманывать самого себя? – спросил он. – По-моему, каждый шаг на военной службе – это шаг к худшему... А уж этот шаг будет, наверное, к самому худшему. – Рот говорил таким замогильным голосом и так медленно, что Гольдстейн с нетерпением ждал, когда он кончит.

– Нет, нет, по-моему, ты смотришь на это слишком пессимистично, – сказал Гольдстейн. Он взял каску и начал забивать ею колышек. – Прости меня, но, по-моему, так на вещи смотреть нельзя. – Ударив несколько раз по колышку, Гольдстейн остановился и свистнул от удивления. – А сталь-то на касках не того... слабенькая, – заметил он разочарованно. – Смотри, какие появились вмятины от колышка. – Он показал каску Роту.

Рот презрительно улыбнулся. Гольдстейн со своей воодушевленностыо раздражал его.

– Одни только красивые слова... – разочарованно сказал он. – В армии как сядут тебе на шею, так и не слезут никогда. Возьми, к примеру, корабль, на котором мы пришли. Ведь нас напихали в него как сельдей в бочку.

– По-моему, начальство сделало все, что можно было, – заметил Гольдстейн.

– Это по-твоему, а по моему – нет, – возразил Рот и замолчал, как бы подбирая наиболее убедительные слова. – Ты заметил, в каких условиях находились офицеры? – спросил он. – Они спали в каютах, а мы, как свиньи, в трюмах. А все это для того, чтобы они могли чувствовать свое превосходство, считать себя людьми особого сорта. Это тот же прием, которым пользовался Гитлер, чтобы внушить немцам мысль об их превосходстве. – Произнося эти слова, Рот, вероятно, думал, что изрекает нечто необыкновенно мудрое.

– Но ведь как раз этого-то мы и не можем допустить, – возразил Гольдстейн. – Мы ведь воюем против этого. – Затем, как будто вспомнив о чем-то, он сердито нахмурил брови и добавил: – А-а... не знаю, по-моему, это просто банда антисемитов.

– Кто, немцы?

– Да, – ответил Гольдстейн не сразу.

– Ну что ж, это одно из объяснений, – произнес Рот с видом наставника. – Хотя все это не так просто, как кажется.

Гольдстейн не слушал его. Лицо его заметно помрачнело. Минуту назад он был бодрым и веселым, а теперь хорошее настроение неожиданно пропало. Рот продолжал говорить, и Гольдстейн время от времени согласно кивал ему головой или поддакивал, но это не имело никакой связи с тем, что говорил Рот. Гольдстейн размышлял над происшедшим сегодня днем эпизодом. Несколько солдат разговаривали с водителем грузовика, а он, Гольдстейн, случайно услышал их разговор. Водитель, здоровенный парень с круглым красным лицом, говорил новичкам о том. какие роты лучше, какие хуже. Уже выжав сцепление и начав потихоньку двигаться, он крикнул ребятам:

«Надеюсь, что вы не попадете в шестую роту: туда всех этих проклятых евреев суют!» Раздался дружный смех солдат, а один из них крикнул: «Если меня назначат туда, я лучше уволюсь из армии!»

Все снова громко загоготали. Воспоминание об этом случае вызвало у Гольдстейна возмущение, он покраснел, негодование смешалось в нем с чувством безнадежного отчаяния, ибо Гольдстейн хорошо понимал свое бессилие и невозможность что-либо изменить. Жаль, конечно, что он ничего не сказал тому парню, который закричал, что не пойдет в шестую роту, но дело было не в парне. Этот парень просто-напросто хотел показать, какой он умный и хороший. Дело было в том водителе грузовика. Гольдстейн снова представил себе гнусную морду водителя, и ему стало как-то не по себе. «Грубое животное», – подумал он. – На него нашло глубокое уныние: все еврейские погромы устраивали люди с такими вот мордами.

Он сел рядом с Ротом и с грустью посмотрел на море. Когда Рот кончил говорить, Гольдстейн печально закивал головой.

– Почему они такие? – неожиданно спросил он.

– Кто?

– Антисемиты. Почему они никогда не понимают простых вещей? Как это допускает бог?

– Бог – это недопустимая роскошь, меня он не интересует, – усмехнулся Рот.

Гольдстейн с отчаянием ударил кулаком по ладони.

– Нет, я никак не могу этого понять. Почему же бог видит такую несправедливость и соглашается с ней? Мы ведь считаемся избранным народом, – фыркнул он презрительно. – Ну да, избранным... для сплошных неприятностей.

– Что касается меня, то я агностик, – сказал Рот.

Несколько секунд Гольдстейн молча смотрел на свои руки. На его лице появилась сначала печальная улыбка, потом морщинки вокруг рта углубились, и улыбка стала скорее саркастической, чем печальной.

– Придет такое время, когда тебя никто не станет спрашивать, какой ты еврей – агностик или не агностик, – мрачно заметил он.

– По-моему ты воспринимаешь все это слишком болезненно, – сказал Рот. «Почему, – подумал он про себя, – так много евреев верят в какие-то бабьи сказки? Его родители довольно современные люди, а сам Гольдстейн, как старик, все чего-то ворчит, причитает и уверен, что умрет насильственной смертью». – Евреи слишком беспокоятся о себе, – сказал он вслух, почесав свои длинный нос.

Гольдстейн, по мнению Рота, был странным человеком: он почти ко всему на свете относился с горячим энтузиазмом и иногда казался просто помешанным на чем-нибудь. В то же время, начав говорить о политике, экономике, или еще о каких-нибудь современных событиях, он, как и все евреи, неизменно переводил разговор на одну и ту же тему.

– Если мы не будем о себе беспокоиться, о нас никто не побеспокоится, – сказал с горечью Гольдстейн.

Рота это раздражало. Все почему-то считали, что раз он еврей, то должен думать обо всем так же, как другие евреи. Ему не нравилось это. Конечно, в некоторых случаях ему не везло только потому, что он еврей, но это было несправедливо: он был евреем не по убеждению, он просто родился евреем.

– Ладно, давай прекратим разговор об этом, – предложил Рот.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая за последними лучами опускающегося в море солнца. Гольдстейн смотрел на свои часы и одновременно то и дело переводил взгляд на солнце, которое теперь почти полностью скрылось за горизонтом.

– На две минуты позднее, чем вчера, – сказал он, когда солнце скрылось полностью. – Я люблю наблюдать за такими вещами.

– У меня был друг, – отозвался Рот, – который работал в бюро погоды в Нью-Йорке.

– Да? – заинтересованно спросил Гольдстейн. – Знаешь, я всегда мечтал работать где-нибудь в таком месте, но для этого ведь необходимо образование. По-моему, там требуется знание высшей математики.

– Да, он окончил колледж, – согласился Рот. Он предпочитал такой разговор всяким другим, потому что спорить здесь было не о чем. – Он действительно окончил колледж, – повторил Рот, – и всетаки ему просто повезло больше, чем любому из нас. Я вот окончил городской колледж в Нью-Йорке, а что толку?