Наглец
Шрифт:
— Если после такого она мне просто втащит — это будет приемлемая цена за отношения, — кивает он. А после поднимает голову, смотря мне прямо в глаза, и я почувствовал холодок у основания черепа — сейчас я будто в ад заглянул. — Но если она замкнётся в себе окончательно — ты покойник.
Вскидываю бровь.
— Если что, вся ответственность будет целиком на тебе, потому что это будет твой выбор — поступить так, как поступил я.
Друг тяжело вздыхает.
— Хуёво, когда нет одного-единственного правильного решения — тогда не нужно было бы ломать голову над альтернативными
— Это чёртова жизнь, Шастинский, — хмыкаю. — Тут никогда не было легко.
Лёха кивает и вытаскивает ключи из кармана.
— Иди, я ещё не закончил… дела.
Внимательно всматриваюсь в лицо друга и досадливо морщусь.
— Ты ведь не делаешь того, о чём я только что подумал?
В глазах Лёхи мелькают черти.
— Понятия не имею, о чём ты.
— Ни одна шалава с первоклассным телом не поможет тебе выкинуть Кристину из головы.
Лёха улыбается уголком губ, но его глаза при этом окончательно потухают.
— Я ещё не всё перепробовал.
— Самому-то не противно?
Шастинский морщится, и я понимаю, что попал прямо в цель: он может прыгать по койкам и трахаться по туалетам клубов сколько ему влезет, но итог будет один — либо он всё же работает над собой и остаётся с Кристиной, либо всю оставшуюся жизнь бухает в компании проституток. Но я отчасти его понимал — он не хотел портить жизнь девочки, которой и так досталось; Лёха был скорее наказанием, нежели благословением, и чтобы терпеть все его закидоны, его нужно любить… запредельно сильно.
Мы с парнями — другое дело; мы впятером будем друг за друга горой несмотря ни на что, даже если кто-то из нас будет вести себя по отношению к остальным как кусок дерьма — просто потому, что так и поступают друзья. Нам нередко приходилось выбивать друг из друга дурь, прежде чем мы достигли того уровня доверия и понимания, который есть сейчас.
И если иногда у кого-то «развинчиваются гайки» — задача остальных затянуть их по новой.
Сейчас с Лёхой — именно такая ситуация.
— Как ты потом будешь смотреть на неё, зная, что вместо того, чтобы бороться за неё со своими демонами, ты пил с ними на брудершафт?
Друг снова хмурится; и пока он думает, я вижу в его глазах отголоски нешуточной битвы с самим собой, потому что ломать себя непросто.
По себе знаю.
* * *
Но Шастинский далеко не идиот, каким вечно прикидывается, так что уже через десять минут мы вместе поднимаемся в его квартиру.
— Так, только давай договоримся: парням ни слова о том, что ты живёшь у меня, — тыкает он в мою сторону ключами от дома. — Я итак уже получил ярлык гея; не нужно усугублять ситуацию.
— Меньше обращай внимания на то, что говорят парни и те придурки, которые всё это насочиняли, — со смехом вешаю пальто. — Просто когда люди разочаровываются в собственной жизни, они делают всё, чтобы отвлечься от своего дерьма. Ну и иногда втягивают в это других.
— Это самая тупая причина, которую я слышал.
Шастинский топает на кухню и достаёт из холодильника бутылку настоящего чешского пива и колбасную нарезку.
— Короче, план такой: мы бухаем, смотрим «Техасскую резню
бензопилой» и не заикаемся о бабах даже вскользь и случайно, идёт? — спрашивает он, набивая рот колбасой.Бля, ну вылитый хомяк.
Киваю, беру свою запотевшую бутылку и прихватываю из холодильника ещё и банку маслин — не знаю, почему, но люблю эту херь с самого детства.
Мы действительно смотрим ужастик, угарая над «страшными» моментами, и стараемся не пускать в головы всё то дерьмо, что дружно оставили за дверью. Для него ещё будет вся жизнь впереди, а если периодически не разгружать мозги, можно поехать крышей, захватив при этом и фундамент.
После третьей бутылки Лёха сам же нарушает своё правило и начинает трепаться о том, что вообще не собирался западать на кого-то вроде Кристины, потому что с «оторвами» проще договориться. Я честно пытался культурно его заткнуть — и некультурно тоже — но по итогу в его руках материализуется телефон, и уже через пару секунд мой собственный гаджет отзывается виброй в заднем кармане джинсов.
Шастинский отписался в общем чате.
«Предлагаю создать клуб под названием «Без баб» и дать обет безбрачия», — читаю бред (у Лёхи под градусом функция клоуна активируется автоматически) — а ведь он выпил всего две бутылки.
«С этого места поподробнее, — тут же реагирует Егор. — Что именно ты пил, в каком количестве и почему один?!»
Опс.
«Так он не один», — пишу в ответ.
«Две пьяные морды, вы там совсем офонарели?! — кипятиться Кир. — А в следующий раз скажете, что больше не в банде?»
«Температуру на своей конфорке убавь, ты уже закипаешь, чайник:)» — пытаюсь написать ответ в стиле Лёхи.
«Ну вы ж типа семейные люди и всё такое», — оправдывается Шастинский. А потом мрачнеет. — Чёрт, я тоже хочу семью».
— И что тебе мешает? — спрашиваю у него напрямую.
— Потому что я боюсь, — отвечает Лёха, и в его глазах я действительно замечаю панику.
Вот это поворот.
— Чего именно?
Он думает несколько минут, потому что — это очевидно — у него далеко не один страх.
— Боюсь, что в один прекрасный день сорвусь и сделаю какое-нибудь дерьмо в своём стиле, совершенно не думая о последствиях; или Кристина поймёт, что тогда совершила ошибку, согласившись остаться со мной. Или — что ещё хуже — я сам перегорю к ней и снова заставлю страдать.
Лёха говорит что-то ещё, а я тем временем сам начинаю думать о том же: что, если Полина — всего лишь временное помутнение рассудка, и через пару лет или даже месяцев я буду смотреть на неё как-то иначе? Если между нами потухнет итак не особо горящая искра?
Я вспоминаю то, с каким жаром она ответила на мой поцелуй, усмехаюсь и качаю головой: нихрена подобного. Если чувства настоящие — они будут сильны даже спустя пятьдесят лет, а если нет — значит их не было вовсе.
Не замечаю, как набираю её номер — просто в ухе вдруг раздаётся её по-прежнему зарёванный голос.
— Чего ты хочешь, Матвеев?
— Всё того же, — хмыкаю в ответ.
Жду когда Полина в очередной раз пошлёт меня нахер или ещё куда подальше, но она удивляет, потому что в трубке раздаётся её хрипловатый смех.