Нагота

— Ну так что же?

— Один знающий человек растолковал мне, что жизнь девушки в Рандаве не рай.

Бирута опять смутилась, но взгляд не отвела.

— В каком смысле?

Неужели не понимает? Не ребенок все-таки.

— Ну, как вам сказать... Скука! И вообще...

С лица Бируты исчезла сосредоточенность.

— Вот уж нет, совсем не скучно. Как раз наоборот, мне ежедневно не хватает, по крайней мере, двух часов....

Это знакомо. И Марика в своих письмах сокрушалась не раз о том же — и ей не хватает времени.

— ...отдать в починку туфли, написать письмо.

Он остановился, снял пиджак, кинул его на плечо.

— Не помню, чтоб в Латвии бывала такая жара.

— К дождю, наверное.

Подняв голову, она с простодушной серьезностью озирала небо.

— Так вы говорите, письмо...

— Да, у меня в Лизуме мать, одна-одинешенька. Дети разбрелись кто куда. Хотя бы писать ей почаще.

Он опять остановился, будто затем, чтобы поудобней сложить пиджак.

— Вам известен такой адрес: улица Приежу, 8?

Она удивилась, но не слишком,

— Нет,

— Интересно, где это? У меня там свидание с одним человеком.

— Да где-то поблизости, за автобусной станцией,

— Может, завернем туда ненадолго?

Она задумалась, всего на мгновенье.

— Нет.

— Почему?

— Просто так. — И, помолчав, добавила помягче: — Меня ждет Джульетта. Я же говорила.

— Ладно. Не к спеху. Досточтимая барышня Капулетти, разумеется, прежде всего.

Берег реки местами пологий, от заливных лугов его отделяла песчаная полоска, а кое-где он круто обрывался к воде, весь в зарослях кустарника, с редкой сосной или лиственным деревом. И повсюду, куда ни глянешь, в глазах пестро от загорающих. Люди пили, ели, смеялись, пели, кричали, крутили транзисторы, гоняли мяч, играли в бадминтон. Белые, красные и коричневые тела на подстилках, простынях и полотенцах со всех сторон завалены тряпьем, посудой, снедью.

— Где тут ваша Джульетта?

— Она дальше, туда, к высоковольтной линии. Сюда на моторке не подойдешь. Мели.

Осторожно, как по лабиринту, пробирались они среда загорающих, временами переступая через чьи-то ноги, покрасневшие спины.

На пути их следования — плечом к плечу, голова к голове, глядя на реку, совсем как на огневой позиции, — лежал целый батальон девочек. И всякая подвижная мишень здесь попадала под перекрестный обстрел их любопытных взглядов.

У него было такое чувство, будто его выставили на витрине или того хуже: разложили на столе анатомической лаборатории. Его мысленно раздевали, обминали,, обмеривали, взвешивали, выстукивали, тискали и щупали.

Ничуть не лучше себя чувствовала Бирута. Уж теперь она вконец смутилась. То притворялась, что никого не видит, то, напротив, с жаром кому-то махала рукой, здоровалась, изображая на лице изумление, чтобы тотчас отвести глаза, прикинуться глухонемой.

— Рута, эй, Рута, ты куда это разлетелась? Чего строишь из себя?

— Зазналась девка, У Руты лучший результат сезона.

— Ттс!! У них парный забег...

— М-да... А ничего!

Он пытался улыбаться, состроив равнодушно-скучающую мину. Поигрывал монеткой, тихонько про себя посвистывал.

— У вас тут много знакомых.

— Все наши. Из прядильного.

— Вы тоже прядильщица?

— Пока да.

— А потом кем будете?

— Трудно сказать. Не загадываю. Сначала институт надо закончить.

(«Ой, поглядите — с кем это Бирута, ну, дела!» — «Неужто тот самый, поэт?» — «Мне кто-то сказал, он ефрейтор!»)

— Это, видимо, относится ко мне?

— Похоже, так.

— Даже звание мое знают.

— Боже мой, да у нас тут все знают всё.

— Вот как?

— А чему вы удивляетесь?

Уткнувшись носом в песок, у берега стояла лодка. Обычное алюминиевое корыто с подвесным мотором «Чайка». Видимо, забарахлило зажигание. Мотор не заводился. Какой-то парень остервенело дергал шнур стартера, выставив втиснутый в шорты тяжеловатый зад.

— Джульетта, а вот и мы! — крикнула Бирута. — Привела еще одного пассажира.

Вслед за первым сюрпризом последовал и второй: хрипловатый альт был знаком. Джульетта оказалась Цауне.

— Очень мило.

Румяные щеки Цауне презрительно дернулись. Оттопырив толстую нижнюю губу, она сдула с нахмуренного лба прядку волос. Волосы у нее были короткие, топорщились, как грива жеребенка.

— Дайте я попробую завести, — предложил он.

— Спасибо, обойдемся.

— И сколько человек ваш корабль вмещает?

— Для массовых экскурсий не пригоден.

— А для чего же? Для рыбалки?

— Спасания утопающих. На общественных началах.

Цауне с ним держалась так, будто он украл цветы с могилы ее бабушки. И на долю Бируты достались столь же уничижительные взгляды. Стиль у нее, что ли, такой? Сразу не разберешься.

Должно быть, Бирута ожидала иного приема, она опять пришла в замешательство.

— Вот видишь, поэт наш все-таки остался в Рандаве... Случайно встретились по дороге. Я пригласила его прокатиться. Ему будет интересно осмотреть Грибные кручи...

Она всю вину брала на себя. Играла в великодушие И откуда эта внезапная доброта?

— Мы едем не кататься, а учить химию.

Это предназначалось только Бируте.

— Мы будем учить, а поэт — любоваться природой.

— Благодарю вас, милые дамы. Я понимаю: учеба прежде всего. Разрешите откланяться.

Мысль о том, что сейчас он сможет уйти, искренне его обрадовала.

Цауне улыбнулась победной улыбкой. Бирута, эта простушка, ее улыбку истолковала иначе.

— Да вы нам не помешаете, что за глупости. Грибная круча — красивейшее место на Гауе. И там отличное купанье, вода, как стеклышко, прозрачная, и дно песчаное. А рядом омут, Джульетта ныряет метров на десять. Ну скажи, Джульетта, разве я не права?

— Я молчу...

— Она просто стесняется. Место дивное. Я вам открою секрет, прошлым летом Джульетта из того омута вытащила чемпиона по плаванию нашего комбината.

— И вам кажется, она при случае и меня могла бы вытащить?

— Запросто, — рассмеялась Бирута. — Для нее это пара пустяков...

Джульетта изменилась в лице.

— Бирута, знай меру!

— А что, разве я неправа?

— Ну, и как поживает чемпион?

— В армию забрили. Пишет, хорошо. Полезайте в лодку, чего тут раздумывать.

— А вы, Джульетта, как думаете?

— Мне абсолютно все равно. Если для Бируты важно...

— Еще бы! Может, товарищ поэт о нашей Грибной круче поэму сочинит.