Наи?ди меня

– Остынь, – дунул мне в лицо Краснов, пока Миша был в ванной. – Ты сейчас закипишь.

– Мне кажется, что я стучусь в закрытые двери, – пожаловалась я тихо, так чтобы жених не мог услышать.

– Может, тебе и правда стоит отпустить его. Ты не станешь плохой, если позволишь человеку жить так, как он выбрал. Не стоит принуждать никого, даже если тебе на сто процентов кажется, что так для всех будет лучше и правильнее.

– И когда это ты в мудрецы заделался? – устало улыбнулась я, а Краснов вдруг притянул меня в объятия.

И так там было хорошо, что отлипать от крепкого мужского тела не хотелось, но все же я чувствовала в этом что-то неправильное, а потому не позволила себе ослабить контроль и раствориться в запретных, не предназначенных для меня ощущениях.

Сопровождать себя в клинику Миша не позволил. Твердо сказал, что не маленький и в маме или няньке не нуждается. Под насмешливым взглядом Ильи я осталась сидеть в салоне, мучаясь от беспокойства. Ждать пришлось долго. Я так активно ерзала по сиденью, что не удивлюсь, если протерла в нем дырку. Не зная, что там происходит, и какие прогнозы дают врачи, я вся извелась. Краснов, очевидно, устал наблюдать за моими метаниями, потому как одернул:

– Хватит уже над взрослым мужиком трястись, он действительно справится, – втолковывал блондин, но на душе все равно было неспокойно. – Ведешь себя как наседка.

– Ты меня только что курицей обозвал?

– Нет, – Краснов глуливо замотал головой. – Не совсем курицей. Скорее – цыпочкой…

– Я тебе покажу цыпочку! – возмущенная, я кинулась на Илью, желая проучить нахала, он с хохотом поймал мои руки и не дал себя придушить.

Так мы и боролись, несерьезно, конечно же, пока нас не прервал тревожно длинный гудок автомобиля. Я повернулась в сторону отчаянно протяжного звука и застыла. Кажется, даже сердце замерло, перестав биться на время, в преддверии чего-то неминуемого и страшного. Миша шагал по пешеходному переходу, направляясь в нашу сторону, автомобили с той стороны дороги ждали, уступая дорогу пешеходу. Тут мое внимание привлек черный «Опель», стремительно приближавшийся со встречной полосы, водитель автомобиля даже и не собирался тормозить. Все произошло за считанные мгновения: вот я поворачиваю голову к окну, вот вижу, как «Опель» несется, а потом – глухой звук удара, и Михаил сломанной куклой подлетает на капот автомобиля. Еще несколько метров «Опель» тащит его на себе, потом Мишка соскальзывает на асфальт, а автомобиль под рев клаксонов скрывается за поворотом.

– Миша-а-а! – срываясь на хрип, кричу я и дергаю ручку двери, но та не поддается.

Слезы брызжут из глаз, размывая видимость, и я начинаю колотить ладонями по стеклу, чувствуя себя словно в аквариуме.

– Миша-а-а-а! – реву я, когда Илья разблокирует двери и я падаю прямо в его руки. – Миша, Мишенька, – причитаю я, на неверных ногах приближаясь к жениху и боясь увидеть, что с ним случилось.

28

Кто-то рядом звонит в МЧС, кто-то снимает на телефон, Илья крепко держит под локоть, я же подхожу и падаю на колени возле любимого. Голова Миши – сплошная синяя рана, глаза устремлены вдаль и видят уже то, что нам пока недоступно. Я склоняюсь над телом и начинаю гладить жениха по волосам. Моя рука тут же становится красной от крови, но я не обращаю на это никакого внимания. Все что я могу сейчас – это механически двигать рукой, чувствуя тепло еще не остывшего тела, и, раскачиваясь как болванчик, шептать:

– Миша, Миша, Миша…

Ничего не существовало в тот момент: ни зевак, любопытно снующих неподалеку, ни шума мегаполиса, ни даже Ильи, молчаливо присутствовавшего рядом. Когда приехала скорая, меня уже начало знобить, зубы выбивали дробь, мешая выговаривать имя, успевшее за это время превратиться в мантру. Что от меня хотели медики, пытавшиеся отлепить от любимого, я не понимала. На помощь пришел Илья, поднял меня на руки и отнес в машину скорой помощи. Там мне что-то вкололи, кажется успокоительное. Потом я долго лежала в машине Краснова и, откинув спинку переднего сиденья, пялилась в потолок. Вы даже представить себе не можете, сколько всего занимательного можно разглядеть в черном, похожем на замшу потолке.

Домой меня Илья вернул, когда уже стемнело. Помог отмыть руки, разложил диван и приказал спать. Сам устроился в кресле. Глаза слипались сами по себе, так что проблем со сном не возникло. Я с удовольствием перенеслась туда, где можно было ничего не чувствовать, а если сильно постараться, то и забыть о случившемся.

…Утром я снова смогла плакать. Оцепенение и апатия, навеянные медикаментами, ушли вместе со звездами, и отчаяние обрушилось с новой силой, буквально сбивая с ног и забирая дыхание. Новый день я встретила, зажав подушку между зубами, чтобы хоть так заглушить отчаянный, утробный вой, рвущийся наружу из самой глубины. Воспоминания снова и снова ударяли в самый центр грудной клетки, выбивали воздух из легких и заставляли выть все сильнее. Про Илью я успела забыть. Вспомнила только, когда он с тихим вздохом перебрался с кресла, в котором похоже провел целую ночь, ко мне на диван и принялся осторожно гладить по волосам. Я сжалась в комок. Усилием воли превратила дикий вой в жалкий скулеж, не желая обнажать душу при свидетелях. Тело забило крупной дрожью.

– Ну все, тише, тише, – приговаривал Илья, неловко пытаясь привести меня в чувство.

Я комкала простыню кулаками и никак не могла успокоиться. Илья резко встал и вышел. Вернулся с какими-то таблетками и стаканом воды.

– Выпей, – приказал он.

– Не хочу, – отчаянно замотала я головой.

Вновь окунаться в то ощущение беспомощного отупения не хотелось. Хотелось быть в своем праве и проживать горе так, как было мне необходимо, а не так, как решили за меня другие.

– Глупая, тебе легче станет.

– А я, может быть, не хочу, чтобы становилось легче! – я поднялась на локтях и с ненавистью уставилась на блондина. – Я, может быть, хочу, чтобы мне было плохо! Сам пей свои пилюли, если так трудно смотреть, или проваливай!

– Ира, не заставляй меня делать это силой, – сжал челюсти Илья, на сто процентов уверенный в собственном решении.

– Пошел вон из моего дома, – прошипела я и упала обратно в подушки.

Уже через мгновение крепкая рука дернула меня за плечо и развернула, Краснов навалился сверху, придавив собственным немалым весом, одной рукой ухватил меня за подбородок, во второй же держал таблетку. Мои руки оказались зажаты между нашими телами, и кроме как попытаться отчаянно мотать головой, я ничего не могла. Тогда он больно надавил большим и указательным пальцами мне на щеки, я вскрикнула, и Краснов ловким движением просунул в мой рот таблетку. Тут же прижал огромную ладонь к моему лицу, перекрыв рот и нос, и вкрадчиво прошептал на ухо:

– Придется глотать, если не хочешь задохнуться.

Сначала я подумала, что он шутит, но воздух в легких заканчивался, а блондин и не думал убирать с моего лица лапищу. В панике я сглотнула и замычала, кивая при этом.

– Проглотила? – отнял он, наконец, от меня ладонь. Я сделала судорожный и такой желанный вдох. – Вот и умничка, открой ротик.

Все что я могла сделать – это смерить Краснова презрительным взглядом и высунуть язык.

– Хорошая девочка, – похвалил тот и аккуратно слез с меня.

Я поднялась, одернула задравшуюся до пупка футболку. Тот факт, что блондин мог видеть мое нижнее белье, нисколько не обеспокоил.

– Ненавижу тебя, Краснов! – дрожащими губами сообщила я и кинулась на обидчика.

29

Целилась ногтями в лицо, но вышло ли достать блондина, я не поняла – тот ловко скрутил меня, прижал к себе спиной и понес в ванную. Там прямо в одежде засунул в душевую, включил холодную воду и окатил с головы до ног. Я верещала и материлась, пыталась лупить его по рукам, но тот держал крепко: как душевую лейку, так и меня. Единственное, что порадовало в тот момент – две параллельных ярко-красных полосы, пересекавших правую щеку Краснова. Значит, смогла-таки достать Иуду. Когда мои губы посинели, а тело начало бить крупной дрожью от холода, блондин великодушно переключил воду на теплую и сообщил, что отправляется на кухню, готовить завтрак.

Я демонстративно отвернулась и уставилась в нежно-розовый кафель. Дверь захлопнулась, и я с трудом смогла стянуть намокшую футболку. Грелась под душем долго, Краснов два раза долбил кулаком в дверь и проверял, не сделала ли я с собой чего. А когда вышла из ванной, таблетки уже вовсю действовали.

– Ненавижу, – равнодушно сообщила я, появляясь на кухне.

Краснов пододвинул ко мне тарелку с овсяной кашей, посыпанной аккуратно нарезанными кусочками нектарина. Эстет. Такую только фотографировать и, втайне ликуя, выкладывать в Инстаграм.