Наират-2. Жизнь решает все

— Оставьте нас, — приказал каган.

Шумно вздохнув, посажный посмотрел на хан-кама и, неразборчиво ворча, вышел в соседнюю комнату. Туда же направились Кырым и Ирджин.

— Ну что, камчар, схватили мы демона Ку за яйца?!

На стуле, улыбаясь, развалился Орин. Свободно почесал нос рукой в лубке, ею же взял со стола кубок и поднял над головой.

Нет чудес, кроме промыслов Всевидящего… Остальное — ловкое человечье шельмовство.

Хотя язык не поворачивался назвать случившееся таким мелким словом. Это на рынке или в трактире по пьяни, а тут… Тут, на этом самом кривом стуле — вовсе не междудельное шулерство. Прав проклятый Хэбу, это — целая переписанная страница. Только вот открывает она совсем другую книгу, где есть и твоя, камчар, буковка. Паршиво, что ты так и не научился читать эти литеры. Накалякал чего-то по незнанию, полез промеж змеиных книжников. Вот и получай. Это тебе не крест-подпись и даже не клеймо на лбу.

Страшно?

Уже нет.

Пусть боятся змеи.

— Ты сел на своего коня, каган.

— Сел, Бельт, сел. И не забуду, кто придержал стремя.

Ты тоже не забудешь, камчар. Может, возьмешь себе прозвище Стременой? Не хуже, чем Кошкодав или Крысобой. Хотя тебя уже, кажется, нарекли, к делам, как водится, примерившись.

— Завтра я выйду на площадь. Поданные должны увидеть своего правителя! Живым, пусть и не совсем оправившимся от ран.

Орин тряхнул головой и, подцепив рукою косы, неловко закинул за спину. Мешают? Или тоже напоминают о том, что не на свое место сел? Девять кос, девять хвостов на плети, девять демонов за спиной. Кому больше дано, с того больше и спросится.

И людского ли суда тут бояться?

— Город волнуется, — произнес Бельт.

— Знаю. Но Урлак говорит, что все стихает. Не без твоей помощи, камчар… Тьфу, табунарий. Правда, табунок твой порезали, ну да новый соберешь. Крепкий. Оденем-обуем из казны, из неё же харч положим. А вахтаги нам скоро понадобятся. Урлак говорит, что не позднее середины осени Агбай воевать пойдет, а с ним и несклонившиеся нойоны. Ну да мы к тому времени их пушечками встретим, а потом пойдем раскатывать мятежные ханмэ. Прав Урлак, не будет покоя на побережье, пока не растоптать его големами. Будто там зараза какая — кто ни сунется, в одночасье хворь хватает. И в Ханму волочет. Так говорит Урлак… — Орин вдруг понизил голос и зашептал, — А знаешь, Бельт, что-то очень много говорит этот посажный. Лучше б молчал иногда. А ты, наоборот, говорил вместо него.

— Я в свое время сказал тебе многое.

Бельт осторожно присел не край горбатого сундука. Устал. Как собака устал. Завалиться бы в сон, а не языком молоть, паче от молотьбы этой прибыток один — кровь новая. К затянутой кожей стеночке бы прислониться, к ковру кривому… Глаза закрыть.

— И хорошо, что сказал. Тебе я верю, камчар. Тебе одному, а вот этим вот — ни на каплю!

— Оттого, что ты не видишь глупости в моих словах, они не становятся мудрее. И честнее.

— Ты заговорил, как в книгах, что читала мне Ласка в Стошено. Кстати, о ней. За службу жалую тебе дом! Нет, целое поместье! Какое — сам скажи. Хочешь из вычищенных бери, хочешь из жилых пока. Любое, какое приглянется. Думал ты когда-нибудь, камчар, что ради твоего счастья будут разбегаться в стороны наир?

— Не думал. Я о многом раньше не думал. Как оказалось, зря. Теперь буду исправляться.

Если выйдет, а то ж говорят, что горбатого только могилой. Ну да Бельту в могилу никак нельзя: сама Ласка жить не справится.

Орин — уже не каган, а именно Орин, нелепый в роскошестве наряда — все говорил и говорил:

— А то! Заберешь в поместье свою женщину, получишь денег и слуг! Урлак говорит, что с казной тяжко, но я как узнал, чего и сколько течет по дорогам Наирата, чуть не сбрендил. Это же натуральные реки, которые волокут по дну золотые валуны!

— Теперь уже ты заговорил как книжник.

— Да, точно. Это Кырым читать заставляет. Все глаза уже сломал, не говоря про голову. Да, о глазах… Ласка…

Кубок аккуратно встал на поднос между блюдом с виноградом и горкой лепешек. Орин же подался вперед — косы змеями скользнули из-за плеч, повисли по обе стороны лица, качаясь, заслоняя мир.

— На хрена она тебе? Порченная. Скаженная. Безродная. Баб полно, и почти любая с радостью под тебя ляжет. А знаешь почему? Потому что теперь они вот где у меня все! — Кулак стиснул плеть, сжимая все девять хвостов. — Каждый виноват, пока я не помилую. И каждый до окончания дней своих мое милосердие запомнит, как запомнит этот Курултай. Они склонят шеи передо мной. И перед тобой, ак-найрум. А задницы подставят.

Бельт молча потянул шеей, осторожно коснулся молчащего шрама. Сказать в ответ? Разозлится. Как лучше желает, да только сколько в этих желаниях его собственных? Где в этом человеке заканчивается настоящий Орин и начинается ненастоящий каган? И что будет, когда второго станет больше, чем первого?

— Ясно. Ну как надумаешь, только моргни. А пока… Ласка, конечно, ду… шалая, но такой беды не заслужила. Да и тебе паршиво, я же вижу. Я говорил с Кырымом и харусами, чтоб Бдения устроить. В Понорок теперь путь заказан, но можно через хан-бурсу. Эти пока кобенятся, но я заставлю их принять Ласку. Ради тебя.

— Проклятых пожирают демоны, — с трудом выдавил Бельт.

— Ты же знаешь, что без этого люди сожрут её еще быстрее. А Бдения — дела божественные, там оно всегда надвое, по черно-белому. Или вообще не пойми как. Вон, у скланы, когда в Понорке была, волосы забрали. А она ж вообще тварь не из людей…

Серое лицо с нечеловечьими чертами, короткий ежик волос, снег… Лепешка на троих поделенная. Рука кормящая, рука замиряющая. И уже мертвая, твоими, Бельт, стараниями.

— …и ничего, живая. И волосы отросли. Правда, что с волосами, что без — едино тварь, прям передергивает, когда вижу. Рука сама к мечу тянется. А нельзя. Спасительница! Волшебство чудесное, сила живительная… Тьфу, дрянь и мерзость. И полутруп. Хоть бы сдохла поскорей. Ну да ладно, не о склане речь, а о Бдениях.

— Ласке решать.

— Да ни хрена не ей! Как скажешь, так и будет. Поэтому смотри сам. Я сказал и от слов не откажусь. На днях получишь себе поместье и людей.

Вот и конец. Выдержал лед, пронеслись мимо красные флажки — унимай коня, принимай награду. Заслужил.

— Спасибо, каган.

— Не за что, камчар. Нам бы еще того кашлюна поймать… Хотя Урлак говорит, что любой кхарнец сгодится. Как думаешь?

Сразу вспомнился перекрестный рынок и повозка с гербом какого-то Вольного города. Какого именно, не разобрать из-за кровяных пятен. Голова черноволосой хозяйки лежала тут же у колеса, а вот тела нигде не было.

— Хватит любого, — подтвердил Бельт, поднимаясь с сундука. Звякнула о кованый край шпора, толкнуло сквозняком ширму, опрокидывая, и вдруг потянуло плесенью. Откуда здесь, в покоях кагана?

Темное пятно открытой двери на долю мгновенья показалось из тени и снова исчезло. Орин зябко повел плечами, но продолжил о кхарнце:

— Лучше бы того самого, конечно. Но я не удивлюсь, если его уже где-то придавили, не разобрав. А ты знаешь, что один из них живет в зверинце?!

— Видел, как везли через загородки клетки с животными. Был там и мальчишка.

— Он самый. Натуральный кашлюн! Забавный и на убийцу никак не подходит. Я Урлаку так и сказал, и он согласился. Урлак говорит, что странно, что мальчишку в городе не разорвали.

— Загадка, — кивнул Бельт, сделав несколько шагов к двери, из-за которой тянуло сквозняком. — Чужаков бьют знатно.

— Да, теперь в Ханме два зла — предатели и кхарнцы. А скоро и за пределами столицы узнают о покушении и неповиновении агбаевских ханматов. И тогда людской гнев ляжет плетью в мою руку да как пойдет гулять по Наирату и вне его! Всем подломим колени, что побережным, что кашлюнам! Главное, как говорит Урлак, повернуть вовремя в нужную сторону.