Наират-2. Жизнь решает все

— Пей. — Горло фляги и горькая вода. Глоток за глотком. Хорошо.

— Тебе повезло. — Прикосновение пальцев на лице, на лбу и выше, потом по скуле, к носу — не болит, но почти не дышит — на щеку и вниз, к шее, на долю мгновенья прижимаясь к артерии. — Тебя могли сбить стрелой или копьем, достать мечом. Ты мог бы сорваться раньше, чем сцерх переберется через стену. Ты мог бы разбиться при падении. Но когда я, несчастный, оказался рядом, ты был жив.

Туран не помнил и потому слушал, старательно заполняя пустоту в голове этим рассказом.

— И это что-то значило. Кто я, чтобы перечить воле Всевидящего?

— Спсбо. — Свистят звуки через дыры в зубах, вылетают капельками слюны, которые заставляют Аттонио брезгливо отстраниться.

— Будь дело только во мне, я бы тебя добил. А потом бы помог наирцам содрать твою дырявую шкуру и собственноручно набивал бы ее опилками.

Голос был холоден и гладок, как каменный клык, но давил во много раз неприятнее.

— О чем ты вообще думал?

В тот раз Туран не сумел ответить, но через некоторое время — время молчания, темноты и внешних звуков, иногда доносившихся до их пещеры из глубины подземелий — разговор продолжился.

Теперь Туран уже мог сидеть, подложив под спину халат, который пусть и задубел от крови, но все же был приятнее камня. А к запахам тело притерпелось. Аттонио расположился напротив, уложив на колени неподвижное Кусечкино тело. В големе не осталось ни капли эмана, а без него — и жизни.

— Ты тоже мертвец, — сказал Аттонио, поймав сочувствующий взгляд. — Даже если пока дышишь.

Дышалось на самом-то деле с трудом: внутри хлюпало, порой поднимаясь к горлу комком кровавой мокроты, но все равно с каждым часом. Туран чувствовал себя лучше.

— Даже если сумеешь выйти из подземелий, выбраться из Ханмы и Наирата. Даже если вернешься в Байшарру, ты все равно мертвец.

— Нет.

— В Кхарне ты умрешь даже скорее. — Аттонио аккуратно уложил голема в резной ларчик, единственную роскошную вещь в подземелье. — Кхарн не любит неудачников.

— Я не…

— Не неудачник? Ты это силишься сказать? Мнишь себя победителем? Дурак… Напасть на кагана. Во время Курултая. Ты думаешь, что смерть одного лучше смерти многих? Так вот, не одна и не две, не десять даже. Ханма пылает со всех концов, бунтует и льет кровь, но при этом она отлично помнит, по чьей вине это происходит. А Ханма всегда сводит счеты.

Пусть сводит, Туран не боится. Пусть предъявляет все, что имеет предъявить, но разве сумеет она хоть что-то исправить? Нет! Мертвеца не оживить, не посадить на престол, а значит, свободный, он будет манить своей доступностью. Еще много крови увидит Ханма, много имен запомнит и высечет в камне ударами мечей.

Аттонио же расхаживал по пещере, разгоняя словами подземную тишину:

— Ты думаешь, это ты напал, герой-одиночка Туран ДжуШен? Нет, напал Кхарн. В спину, подло, нарушая все заветы и обычаи Наирата.

Плевать. Пусть подло, пусть в спину, пусть нарушая, но оно того стоило. Цель достигнута, даже если старик не согласен.

— Ты думаешь, что бил по кагану? Снова нет. Ты бил по нам. Ты сделал неотвратимым то, что мы все пытались оттянуть. Войну.

— Будут. Воевать. За трон.

— За трон? — Аттонио подошел и потянул Турана за ворот рубахи на себя: — За какой трон? Каган жив. Спасся, явил чудо и показал благословение Всевидящего. Подмял под себя Ханму. Но не стоит ждать, что он и те, кто рядом с ним, вспомнят с благодарностью о нашей помощи, убийца Маранга. Они уже получили отличные пушки, чего еще желать? Разве что мести. Ты… Ты разрушил все, что только мог.

Жив?! Ырхыз-каган жив? Невозможно! Не бывает чудес. Не здесь, не в Наирате!

Сцерх сбил, сцерх смял, сцерх пронзил насквозь когтями, длинными и острыми как кинжалы. И настоящие ножи были! Туран помнил, как они славно, почти нежно, входили в плоть, как останавливались, наткнувшись на кости, как выходили, вытягивая темные нити крови, и опять опускались, прорубая новые раны.

— Он жив. Он на троне. Он собирает войска, чтобы разбить Агбая, и разобьет. С отличными пушками почему б и не разбить? А потом, собрав новое войско, поведет его к Чунаю. А знаешь почему? Потому что ты, Туран ДжуШен, не оставил ему выбора. Ты никому из нас не оставил выбора! Решил сразу и за всех, не озаботившись подумать над тем, куда приведет это решение.

Это потому, что не получилось. Потому, что Всевидящий — не тот милосердный, чьи ласковые руки хранят благословенный Кхарн, но жестокий бог наирцев — оказался сильнее Турана. И этот бог изменил совершённое, перечеркнул смерть. Перевернул мир. Сделал столкновение неизбежным. Не Туран виноват… Не виноват Туран!

— Что ты там бормочешь? — Аттонио толкнул, опрокидывая на спину. — Ищешь оправданий? И что нашел на этот раз? Еще одну великую цель, на которую можно списать и эту ошибку? Чем выше цель, тем больше спишется? Ну да, ну да.

— Он должен был умереть, — Туран постарался произнести слова четко, хотя говорить все еще получалось с трудом.

— Должен? Кому должен? Тебе? Мне?

— Кхарну.

— Кхарну… А зачем Кхарну смерь кагана? — Аттонио сел на каменный пол, скрестив на наирский манер ноги, и положив руки на колени ладонями вверх. Перетянутыми тонкими полосками полотна ладонями.

— Смута.

— Ну да, ну да. Туран ДжуШен убивает кагана и повергает весь Наират в, хм, смуту, которая длится бесконечно долго. Настолько долго, что страна умирает. Один удар, но в самое сердце. Так?

Кивок. Осторожный — шею тянет свежими рубцами, жесткими, сковывающими движения подобно ошейнику. И лицо еще занемевшее. Слева особенно.

Аттонио сдержанно прокашлялся и продолжил:

— Да, смута. Недолгая. Ровно до прихода в Ханму Агбай-нойона, а с ним Юыма, который хоть и мальчишка, но подходящих для трона кровей. Или его ты тоже собирался убить? Нет? Ну конечно, ты вряд ли вспомнил о его существовании. А надо бы… Итак, в Ханме сел бы Юым-каган, а дядя его, человек весьма неглупый и решительный, ловко подхватил бы свободные поводья. Да дернул бы неспокойный Наират в удобнейшую сторону: ничто так не объединяет народ, как внешний враг. Богатый враг. Давно привлекающий внимание враг. Враг, который ударил первым.

Он лжет! Нарочно извращает смысл, чтобы заставить Турана чувствовать вину. Чтобы поселить страх, чтобы… Нет, не совсем: он говорит о том, что лишь могло бы случиться.

Но ведь каган жив!

А мэтр Аттонио будто читал мысли:

— Да, у тебя не получилось убить кагана, но намерение ты показал ясно. И теперь не важно, кому пользоваться поводом: Агбаю ли, кагану ли. Ты вложил факел в ждущие руки. Пускай слабо, но он уже освещает вахтаги, шагающие к Чунаю. И плевать, что цвет командирских знамен пока неразличим. Будет война, и даже не ради самой победы, скорее уж чтобы склеить раскалывающуюся страну чужой кровью.