Наконец пришла любовь

– Тогда объясните мне, – предложила Маргарет, повернувшись к нему лицом. Он по-прежнему обнимал ее одной рукой, и ей пришлось упереться ему в грудь ладонями, чтобы отстраниться. – Как грех может быть порядочным? – спросила она, глядя в его лицо, едва различимое даже на таком расстоянии.

И тут ее озарило. Странно, что эта мысль не пришла ей в голову раньше.

– Рэндольф Тернер – трус, – заявил он, – как вы могли заметить некоторое время назад. Любой другой на его месте не видел бы иного выхода, кроме как швырнуть мне в лицо перчатку, пусть даже в фигуральном смысле. А он нашел способ выкрутиться и даже предстать благородным рыцарем, в глазах дам по крайней мере.

– Возможно, – сказала она, – он ненавидит насилие и понимает, что оно ничего не решает.

– Любой нормальный муж, жена которого сбежала с другим мужчиной, перевернул бы небо и землю, чтобы найти ее и наказать похитителя, или публично отказался бы от нее и дал ей развод. И конечно, он бы решительно возражал против возвращения своего обидчика в свет после ее смерти, а тем более возражал бы против его присутствия на светских мероприятиях, словно он имеет право на прощение и уважение общества.

– Но возможно, – с нажимом повторила Маргарет, – он ненавидит насилие и понимает, что оно ничего не решает.

Лорд Шерингфорд вздохнул.

– А возможно, – сказал он, – он обладает качеством, которое идет рука об руку с трусостью.

Маргарет помолчала, всматриваясь в его глаза в темноте. Она не ждала объяснений. Ее подозрение подтвердилось.

– Он тиран? – прошептала она.

Он отпустил ее, отступив на шаг, и прислонился к дереву, сложив руки на груди. Маргарет подхватила концы шали и плотнее запахнулась в нее.

– Я пообещал ей, что никогда не расскажу об этом ни одной живой душе, – сказал он. – Хотя главная причина ее скрытности заключалась в том, что она чувствовала себя виноватой. Лора считала, что она не состоялась как жена и тем самым навлекла на себя порицание и насилие. Ей казалось, что, узнав ее позорную тайну, все станут винить и презирать ее, и предпочла, чтобы ее считали неверной женой.

– Он бил ее? – спросила Маргарет, вцепившись в концы шали, словно от этого зависела ее жизнь.

– В числе прочего, – отозвался он. – Но разумеется, это не давало ей права убегать от него. Муж вправе бить свою жену или применять любые формы воздействия, чтобы добиться от нее покорности и послушания. В конце концов, она является его собственностью, как собака.

– О, бедная миссис Тернер, – сказала Маргарет, оглядевшись по сторонам. Вокруг по-прежнему никого не было. Она всегда считала насилие в семье худшим из несчастий, которые могут постигнуть человека. Семья должна быть самым надежным убежищем на свете. – Как вы узнали об этом?

– Случайно, – отозвался он. – Я только что обручился с Кэролайн и стал частью их семьи. Хоть убейте, не могу припомнить, как вышло, что мы с Лорой оказались в стороне от остальных и смогли поговорить наедине в течение нескольких минут. Тернер держал ее на коротком поводке, особенно после избиений, то есть практически всегда. Для посторонних это выглядело как супружеская привязанность. Собственно, вначале я тоже так думал, до того вечера.

Маргарет молча смотрела на него. Она забыла о ночной прохладе, хотя ее била дрожь. Раздался стук копыт, но, должно быть, всадник свернул на другую улицу. Звук становился тише, пока не заглох совсем.

– Однако случилось так, – продолжил он, – что мы оказались в стороне от остальных членов семьи, и она настолько потеряла бдительность, что позволила мне заметить синяк на своем предплечье. Помнится, рукава ее платья были длиннее, чем предписывала мода. Когда я упомянул об этом, она испугалась и повернула голову таким образом, что шелковая косынка на мгновение соскользнула с ее шеи. Она поспешно поправила ее, но я успел разглядеть у нее и на подбородке синяк, побледневший, но вполне отчетливый. Видимо, это и было «недомогание», продержавшее ее дома всю прошлую неделю. За время моего знакомства с Кэролайн таких недомоганий было множество. Считалось, что у Лоры слабое здоровье. Я был настолько шокирован, что не сдержался. Я даже помню свои точные слова. «Тернер бьет вас!» – воскликнул я, и она, бросив взгляд на остальную компанию, находившуюся за пределами слышимости, и изобразив на лице улыбку, торопливо рассказала мне всю правду. Избиения продолжались два года из трех лет ее замужества и становились все более частыми и жестокими.

– Какой ужас! – поразилась Маргарет. Она всегда считала мужчин, избивающих жен, самыми гнусными из смертных. – И вы увезли ее?

– Не сразу, – сказал он. – Было очевидно, что до меня она ни с кем этим не делилась и что она чрезвычайно испугалась собственной откровенности, как только облегчила душу. Она во всем винила себя, главным образом в том, что она плохая жена, неспособная доставить удовольствие мужу. Когда я предложил серьезно поговорить с Тернером насчет нее, она чуть не упала в обморок от ужаса. Несколько недель, последовавших за этим, она избегала меня, пока не наступил вечер накануне моей свадьбы. Она пришла ко мне домой, одна, тайком, что было крайне неприлично и опасно, как вы, наверное, понимаете. Но она была в отчаянии, и ей было не к кому обратиться. Она говорила, что покончит с собой, и я ей поверил. Я по-прежнему верю, что она сделала бы это. А если нет, то рано или поздно Тернер сделал бы это за нее. И я совершил то, что считал единственно возможным. Я увез ее, пообещав, что никогда не расскажу ее историю ни одной живой душе. Сегодня вечером я нарушил это обещание. Возможно, вы никогда не выйдете за меня замуж, Мэгги. Собственно, это было бы только разумно с вашей стороны. Но я надеюсь, что то, что я рассказал вам, останется между нами.

Маргарет вдруг осознала, что она крепко, до боли прикусила нижнюю губу.

– Но люди должны знать, – сказала она. – Они должны знать, что вы не тот негодяй, которым считаетесь.

– Почему же? – возразил он. – Муж властен над жизнью и смертью своей жены, Мэгги. Он имеет право, а некоторые скажут, что и обязанность, исправлять ее и наказывать, как он считает нужным. Никакой другой мужчина, не являющийся ее отцом или братом, не имеет права вмешиваться. Такова позиция и церкви, и государства. Я именно негодяй, которым меня все считают, хотя, возможно, не совсем обычный.

Маргарет глубоко втянула в грудь воздух.

– Почему, – спросила она, – он не преследовал вас?

– Потому что он трус, – ответил он, – как это обычно бывает с тиранами. И возможно, потому что мы очень тщательно скрывались почти пять лет, до ее смерти. Он мог бы увезти ее домой, если бы нашел. И церковь, и закон были бы на его стороне. Я не смог бы ничего сделать, чтобы помешать ему. Он бы убил ее, Мэгги. У меня нет сомнений в этом. Печально, но она сделала это за него. Она не лишила себя жизни в буквальном смысле этого слова, но она отказалась бороться за нее, когда простудилась и заболела. Она просто истаяла. Он убил в ней веру в себя. А когда человек не верит, что в нем есть что-то хорошее, ему незачем жить, он считает себя недостойным даже того малого, что у него осталось. Я не стану извиняться перед мужчиной, который практически убил женщину, чья вина состояла только в моральной и эмоциональной неспособности бороться с жестокостью и несправедливостью.

Вздохнув, Маргарет сделала несколько шагов к нему, пока не подошла вплотную. Он опустил руки, которые держал скрещенными на груди, а она прижалась лбом к его плечу и мгновенно почувствовала тепло. Она действовала интуитивно, не задумываясь о приличиях, ощущая потребность в его человеческом тепле, и уступила этой потребности – как Лора пять лет назад.

– Теперь я понимаю, – сказала она, – почему я не смогла отвергнуть вас, несмотря на все свидетельства и единодушное мнение всех, кого я знала. Бывают моменты, когда следует доверять собственной интуиции. Я не смогла убедить себя, что вы плохой человек.

– Но я плохой человек, – возразил он. – Нет закона, ни человеческого, ни божеского, который оправдал бы то, что я сделал, Мэгги. Жена является собственностью мужа, и он может распоряжаться ею, как найдет нужным.

– Какая чепуха! – воскликнула она, не поднимая головы.

– Как это часто бывает с законами, – усмехнулся он. – Но это единственное, что цементирует общество и предотвращает полный хаос. Остается только надеяться, что мы сможем постепенно изменить законы таким образом, чтобы они отражали истинную мораль и права всех – включая женщин, бедняков и даже животных. Но я не думаю, что это случится скоро, если вообще случится. То, что я сделал, неправильно, Мэгги. Плохо.