Наледь

– Вам поспать с дороги-то нужно, а мы вас, простите, болтовней донимаем.
– Иван Спиридонович заметил наконец сонное состояние Воронова. Проходите в Михайлину комнату и располагайтесь без церемоний.

От койки Воронов отказался; он с трудом снял запыленные сапоги и сладко растянулся во всю длину на кушетке, прикрыв полотенцем лицо. В нахлынувшей дремотной волне ему показалось, что накренилась под ним кушетка и поплыла в размеренной корабельной качке.

Проснулся он от звонкого окрика:

– Есть кто-либо живой в этом доме?

В первое мгновение Воронов подумал, что он и не спал вовсе; но, сдернув с лица полотенце, заметил, что в комнате было сумеречно. За перегородкой кто-то ходил.

– Кто там?
– хрипло спросил Воронов, еще толком не понимая, где он сам находится.

В комнату просунулась маленькая рука и решительно отдернула пеструю штору. Потом показалось девичье лицо.

– Простите, - Воронов быстро встал и никак не мог сообразить, где он видел эту, казалось, такую знакомую девушку с серыми глазами.

– Извините за беспокойство, товарищ инженер. Вы что же, за хозяев остались?

В вопросе сквозила явная ирония.

– Одну минутку, - Воронов стал обуваться и вдруг вспомнил, что это же Катя и пришла она, должно быть, к Михаилу.

– Как почивали на новом месте?
– звучал ее насмешливый голос из соседней комнаты.

Воронов наконец вышел и столкнулся с ней лицом к лицу; она стояла возле шторы в синем нараспашку пальто, с открытой белой шеей, тоненькая, стройная, игриво поводила плечами и дерзко смотрела ему в глаза. Воронов смутился от этого открытого вызывающего взгляда, невольно посмотрел вниз и увидел черные туфельки, сухие статные лодыжки, сильные икры... и еще больше смутился.

– Что же мы стоим? Может, вы проводите меня? Дорога дальняя, время к ночи идет... А я все-таки девушка.
– Катя говорила с легкой улыбкой недоумения.

– Я бы с удовольствием. Но видите, какая история - кроме меня, никого нет в доме. И ни ключей, ни замков...

– Не беспокойтесь. Во дворе старик сети вяжет.

"Значит, она знала, что Михаила нет, - подумал Воронов.
– Зачем же она вошла? Странная девица! И удобно ли мне провожать ее? У всех на глазах... но и отказаться нельзя".

– Сейчас!
– Воронов снял со стены плащ, перекинул на руку.
– Пошли!

С крыльца Катя помахала Ивану Спиридоновичу:

– Дядь Иван! Мише - приветик.

Забродин встал с чурбака, бросил сеть и долго смотрел им вслед, прикрываясь ладонью от закатного солнца. Воронов, не оглядываясь, чувствовал на себе этот пристальный взгляд и шел с таким ощущением, будто его раздели до пояса и льют ему на спину холодную воду.

От Нахаловки на стройку шла извилистая каменистая дорога в ухабах и рытвинах. Но Катя свернула на тропинку в сторону моря.

– Куда же вы?
– спросил Воронов.

– Я в город по дороге не хожу: пыльно, а я, видите - в новых туфлях. Она внезапно рассмеялась.
– У вас такой вид, будто вы босиком остались. Пойдемте! Здесь не колется.
– Она протянула руку.

Воронов взял ее и крепко пожал:

– Пойдемте!

Тропинка нырнула в густые заросли лещины. Воронов шел впереди, отводя от лица мягкие податливые ветки с молодыми липкими листочками. Пахло нежным с горчинкой запахом распустившихся листьев и парным сыроватым духом раздобревшей весенней земли.

– Вы, должно быть, Михаила искали?

– спросил Воронов, стараясь этим разговором смутить свою не в меру смелую спутницу.

– Нет.

– Гм. Хороший он парень.

– Жидковат.

Воронов засмеялся и все с большим любопытством смотрел на Катю.

– Это не беда. Возмужает.

– Не в том смысле. Характером жидок. Клонится, как березка на ветру... То к Лукашину, то к Синельникову. А может быть, и к вам потянется, если вы окажетесь достаточно устойчивым. Если сами не погнетесь.

– Ого! Что же здесь, погода бурная?

– Всякое бывает.

– Вы говорите так, словно в управлении работаете.

– А я там и работала... старшим нормировщиком.

– А теперь?

– У Михаила сварщицей.

– Отчего же в прорабстве оказались?

– Видите ли, рука у меня слишком тяжелая. Носила я наряды на подпись к главному. И однажды ему захотелось поцеловаться. Ну я и отпечатала ему поцелуи из пяти пальцев на щеке. Пришлось переучиваться на сварщицу.

Они вышли на прибрежный откос, спустились к морю и пошли неторопко по галечной отмели вдоль самого приплеска.

– Откуда вы приехали?
– спросил Воронов.

– Из Красноярска, от тетки сбежала.

– А где же родители?

– Мать умерла, отец в войну погиб.

– А что же тетка?

– Добрая душа. Все хотела меня устроить, как она говорит, по торговой части. А мне вот море нравится...
– Катя усмехнулась.
– Только с берега.

Она вдруг тоненько, заливисто запела:

Волны знают, волны говорят: вернется...

И оборвала песню на высокой ноте:

– Глупо все это. Никто ничего не знает.
– Посмотрела на Воронова.
– У вас нет одышки?

Воронов оглушительно захохотал:

– Зачем это вам понадобилась одышка?

– Так. Может, придется бежать от вас.

– Ну, брат, от меня не сбежишь.

– Я это и раньше заметила.

– Что?

– Что вы самоуверенный.

– А вы мне нравитесь.

– Целоваться не будете?

Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.

– Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по вечерам дельфины рыбу ловят.

Вход в бухточку преграждал высокий и острый выступ скалы; черный и гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно лемех, разваливал набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной рыхлой пеной, таявшей на галечной отмели, и снова набегали, покрывая блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.

– Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу.
– Воронов потянулся к Кате; он был в сапогах.

– Посторонитесь!
– Катя отвела руку Воронова и отошла на несколько шагов от скалы.

– Раз, два, три...
– Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном ударе.
– Оп-ля!
– Катя рванулась по мокрой галечной отмели вслед за отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновенье оказалась за скалой.

Воронов побежал за ней, но следующая волна настигла его на полпути, упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он зашатался, потеряв равновесие, и еле устоял на ногах.