Наледь

Пока шел, думал, оттого не замечал, куда шел. Как же невнятно и странно все получается. Выходит, сила города, могущая помочь, отныне заключена в его слабости, а слабость врагов, наоборот, в их самоуверенной силе. Диалектическое противостояние, из него только и может народиться что-то путное. Дешевая, бездумная бравада — как следствие, идиотское нарушение запрета, вызвали катастрофу, которую не ждал никто. Немедленно зеркальное пространство города Дорог заставило измениться под себя внешний мир, по его, Яромира, вине. Мало того. Процесс, поневоле запущенный в обычном, человеческом бытии, обратно и безоговорочно влиял на город, лишь усугубляя разрушительные стихийные течения. Получался круговорот и мертвая петля, из которой, на первый взгляд, не было исхода.

Чего конкретно хотел он от Корчмаря, инженер не смог бы выразить и в десятках предложений. Тем не менее тащило его, упрямого, будто жертвенного черного козла на привязи, животное чутье, первобытное и хищное, далекое даже от разумной интуиции, и вот привело к порогу. Яромир смахнул грубо вязанной варежкой снег с раскрасневшегося лица, толкнул решительно дверь.

Тепло в мгновение ока окутало его, вкусные запахи защекотали ноздри, приятный предзакатный сумрак поманил в рассеянное отдохновение. В пивной было людно, почти все столы и табуреты оказались занятыми, головы присутствующих, словно по команде секретного дирижера, обратились в сторону вновь прибывшего. Причем некоторые с явно недружелюбными намерениями. Однако гневных слов произнесено не было, кое-кто пробурчал и приветствие.

Костик сегодня не прятался в подсобке, сновал по залу, разнося заказы и собирая фиксированную плату, в сторону инженера не удосужился и посмотреть. Дескать, коли надо чего, так он весь тут и к услугам, а коли не надо, так наше вам с прибором. Яромир, не желая вторгаться ни в чью приватную компанию, направился прямиком к стойке. Нарочито спокойно и демонстративно спиной к шепчущейся публике, пристроился он возле медного бочонка с кранами. Стал ждать.

Кто-то потянул его за край расстегнутой куртки, скорее даже рванул с озлоблением, заставив Яромира обернуться.

— Ах ты глист утробный! Изъел, хуже проказы, теперь и сюда добрался! — крикнул ему в ухо нетрезвый до свинячьего облика Фима Степанчиков, это и был он. — Коммерцию картофельную мне изгадил, счастье в будущем семейное порушил, еще и выпить чувствительно не даешь!

Фима, парень, в общем-то, дюжий, хотя и стоял нетвердо на ногах, но умудрился подхватить ближайший свободный табурет, пудовую махину угрожающих размеров, и даже успел воздеть страшное оружие вверх, без сомнений намереваясь обрушить его на голову заводского сторожа.

— Но-но! Остынь, багатур! Остынь, говорю! — Басурманин, он же портной Хамраев, подоспел на выручку инженеру, с вялой покорностью ожидавшему своей судьбы, отнял табурет, отбросил не без усилий, зато с яростными, непереводимыми ругательствами на татарском, видимо, языке.

Табурет, отлетевший недалеко, попал в кого-то из отдыхающих посетителей пивной, причинив, очевидно, травматическое неудобство, немедля послышались выкрики уже в адрес Басурманина, тот отвлекся, чтобы ответить достойно, и просчитался. Фима тоже не зевал зря. Нога его, обутая в кондовый полуботинок-говнодав сорок пятого размера, врезалась Хамраеву точно в пах. Басурманин взвыл по-волчьи от свирепой боли и, как был, скрючившийся, ударил ответно обидчика бритой головой в солнечное сплетение. Все повскакали с мест. Никто уже не желал вкушать напитки и яства тихо, смутные и темные энергии, закваской бродившие давно и подспудно в универсальных и людских мятежных душах, нашли, наконец, выход. В пивной, натурально, завязалась драка.

Яромир, вовсе не в страхе за себя, а дабы не мешать и не маячить по-прежнему черным козлом отпущения, подстрекая и без того распоясавшуюся толпу, скромной улитой отполз за стойку, чтобы переждать разразившееся безобразие. Спустя несколько мгновений рядом с ним оказался и Костик. Демонический бармен присел рядом с инженером на пол, в полном молчании и со стоическим равнодушием к урагану, разносящему в данный момент его собственное заведение. Покосился на Яромира синим глазом, скривил полные губы в сардонической привычной усмешке. Значит, все в порядке, значит, все как надо. Яромир, в свою очередь, успокоился, хотя и прежде не слишком волновался. Так они оба и сидели некоторое время.

Вдруг под низкими сводами избушки воцарилась неживая тишина, будто посторонняя и незримая рука отключила звук. Словно отрезанная пленка на магнитофонной бобине, вот еще она играла, а в следующую секунду мелодия оборвалась, не имея возможности вернуться. Корчмарь, а следом за ним Яромир выглянули из-за стойки. Первый — лениво любопытствуя, второй — несколько с опаской. Внутренний интерьер «Любушки» произвел на Яромира впечатление неоднозначное. Как бы застывший стоп-кадр, развернутый в панораме, наподобие Бородинской битвы. Кто-то замер с пивной кружкой, занесенной в руке, у кого-то, напротив, эта же кружка уже разлеталась осколками на чужом темени, на стенах красовались не успевшая стечь солянка и ошметки яичницы, кое-где пылали киношно кровавыми пятнами разбитые бутылки томатного кетчупа. Ободранные абажуры остановились в полете, липкие мухоловные ленты серпантином висели в плотном воздухе.

А в двери, нарушая гармонию абсолютной картинной неподвижности, входила процессия. Четверка людей в неопрятных, кустарной выделки лисьих шубах, несла обернутые черным сукном носилки. За ними с опущенной долу головой тяжко ступала высокая и статная женщина в белом пуховом платке, едва накинутом поверх драпового ветхого пальтишка, обутая в старомодные войлочные ботики «прощай молодость». Ее поддерживал под локоть согбенного вида мужичок в стеганой телогрейке и в мокрых грязных валенках без калош.

Яромир не сразу узнал чету Чуркиных, а «гуслицкого разбойника» вообще сумел опознать исключительно по жалобному причитанию его жены Авдотьи: «Ох, Васенька, неужто опять мы одни?» Васенька, пьяненький и, против обыкновения, покорный своей супруге, вовсе не был на себя похож — никакой не разбойник, а прибитый жизнью человечишка, влекомый посторонней волей по дороге, где не то чтобы грабить проезжих, дай бог свои кости унести.

Носилки скоро оказались у самой стойки, четверка в шубах так и не спустила их с плеч, продолжая держать на весу. В пивной все снова пришло в движение, драка канула в пустоту затей сама собой, посетители, без различия на правых и виноватых, обступили тесным, скорбным полукругом пришельцев.

И тогда чья-то рука откинула прочь сукно, и Яромир увидел. На носилках, бесчувственно неподвижно, будто не живой человек вовсе, а лишь его скульптурная копия, лежала девушка Майя… Инженер закричал непроизвольно, от невыносимого горя широко распахнув исторгающий звуки рот, но лишь мгновения спустя осознал, что никаких звуков не вышло и в помине. Беззвучен был его надрывный крик.

Майя приоткрыла бесцветные, никого не узнающие глаза, если и не услышала его молящего призыва, который и услышать-то было никак нельзя, зато, возможно, ощутила невидимую волну пульсирующего отчаяния, устремившуюся к ней из глубины его сердца. Значит, мечта еще не умерла, значит, есть надежда. Яромир обернулся на Корчмаря, словно нарочно ища поддержки своему предположению, и тотчас понял, что надежды для него никакой нет.

— Пора, — коротко бросил демонический бармен, строгий и равнодушный, подобный жрецу-друиду, исполняющему кровавый обряд. — Подержите ее.

В руке у Корчмаря, невесть откуда из воздушного пространства, возник угольно-черный, но и бездонный в своей глубокой тени, бокал на высокой тонкой ножке — предмет, одним своим видом наводящий тихий ужас. До забвения больно было даже подумать о чаше сией, не то чтобы из нее пить… Со стороны станции донесся слабый колокольный звон — Двудомный совершал свое ритуальное действо. Демонический бармен отвернул правый кран.