Наливайко

«А, дьявол! Проклятье чести… Отчего она мне так полюбилась? «Казацкое спасибо за внимание…. почтение..» Мерзавец, учен и ты на чужих женах, целомудренным притворяешься. Но на этом я тебя и поймаю… Уважу, пся крев, позором на краковском плацу… Назло этому цветочку… если не пожелает добровольно подарить мне свою молодость… Сама красоту к моим ногам сложишь, как Иродиада голову Предтечи…»

Иногда ему становилось жаль. своего старшего друга Яна Замойского. Счастье перестало ему улыбаться с тех пор, как в семье появилась эта жена. А как улыбалось когда-то!

На этой свадьбе Замойского с Барбарой Жолкевский уже не ехал в виде Дианы, в зеленом уборе, среди четырнадцати нимф, как это было на свадьбе Яна с Гржижельдою Баториевной. Тогда Станислав был почти юношей. Не слава гетмана, не война, а молодость ему тогда служила. А теперь? Только псом дворовым еще больше прислужился Яну, да… жены Яна не одинаково ценят его услуги. Гржижельда на втором месяце после свадьбы улыбалась Жолкевскому наедине и клятву верности мужу топила в поцелуях и краденых ласках. А Барбара не скрывает своего отвращения к Яну и на домогательства и любовь Жолкевского таким презрением отвечает, что кровь стынет в жилах.

Ян Замойский свое от жизни взял. Коронное канцлерство, гетманство, богатство, слава, академия и… четыре законных жены, одна другой моложе!..

«Ну, держись, мерзавец Наливайко!»

Гетман, прихрамывая, зашагал по комнате. Потом достал из подола кунтуша письмо Наливайко к коронному гетману Замойскому и при свете свечей снова перечитал его:

«Вашей мощи, коронному гетману и прославленному мужу панства Речи Посполитой, наше письмо.

Осмеливаюсь уведомить вашу милость, что ваш покорный слуга, сотник Наливайко, оставил пана княжича Януша и доверенным слугою воевод Острожских не есть уже. Узнали мы, что нашему краю, а также и короне польской угрожает вторжение бусурман, а поэтому и решили, что не время нам свои казачьи руки и рыцарскую отвагу держать на затворе и в безделье. С разрешения пана нашего собрали мы крупный отряд и отдаемся вашей гетманской милости и руководству. Просим, если будет ваша панская милость, дать указание, в какой стороне лучше нам стать вооруженным, на какого врага, а также разрешения останавливаться на постой у богатого панства, где бы мы и продовольствие могли доставать, пока в том будет нужда.

На границах Речи Посполитой Северин Наливайко своею собственной рукой. 27 дня сего месяца, года господа 159…»

Жолкевский сложил письмо, намереваясь порвать его.

Но потом раздумал, подошел к своей воинской походной суме и сложенное вдвое письмо осторожно просунул меж своими бумагами.

— «С разрешения пана нашего…» Посмотрим, кто этот пан такой — пригодится… — проговорил сквозь зубы и улегся спать.

В окнах загорались лучи летнего рассвета.

8

Турки давали себя чувствовать балканским государствам. Ежегодные набеги мартольозов и постоянная угроза общего нашествия заставляли народы — молдаван, валахов, семиградцев — дрожать от страха перед разорением, которое причиняли проходившие через их земли войска враждующих сторон.

Растянется по стране бесконечный обоз как будто и не врагов, а просто войск: мусульмане ли идут на христиан, возвращаются ли христиане из похода на мусульман — и те и другие показывают свою силу на достоянии тех, по чьей земле проходили. Военный поход ломает все условности писанных законов. «Какой болван, — говорили в войсках, — возвращается из похода без доброй добычи?..»

И брали. Брали, не справляясь, у кого берут, у врага или у союзника. Когда через поселения шли христиане, они не упускали из виду иноверцев. От православных доставалось магометанам, евреям, католикам. Католики не спускали православным, евреям и опять же магометанам. А магометане истребляли всех, кто был не их веры. И жажда наживы господствовала в этих набегах над всеми другими соображениями не оплачиваемых своими господами воинов.

Император австро-венгерский Рудольф II давно стремился мечом и кровью разрешить восточный вопрос. Рассчитывать на помощь государств-соседей нечего было. Король Генрих IV французский был благодарен султану за помощь против Испании и незаметно отстранился от восточных дел. Королева Англии Елизавета одинаково недолюбливала как Габсбургов, так и турок. Но когда взвесила, что ей было выгоднее в ту минуту, то отправила посла к туркам и подписала с ними мирное соглашение. Только к Речи Посполитой не обратился Рудольф. Молдавия, Валахия, Семиградье — такие же лакомые кусочки и для Польши. Коронный гетман Ян Замойский старательно и на удивление ловко и последовательно выполняет давнишние планы Батория, — это Рудольф хорошо знает и понимает. К тому же рана, нанесенная поражением, которое потерпел брат Максимилиан под Бычиною, еще свежа, кровоточит, — может ли Рудольф пренебречь всем этим и обратиться к Польше за помощью? Поляки и в короли себе выбрали шведа по совету турка, назло короне императора…

Рудольф мобилизовал все свои силы, но их ведь горсть, этих сил. Нужно было приискивать немедленную подмогу.

Единственная помощь могла прийти из Рима. Папа Климентий VIII откликнулся. Не столько войском — Рим не разбрасывался по пустякам, — сколько христовым благословением расстарался наместник божий на земле. Магометанство под боком у Ватикана казалось дерзким вызовом.

Наиловчайшего нунция Комулея послал папа за Дунай, за Днестр, чтобы благословить резню меж людей. Благо их так много расплодилось, наперекор холере и другому промыслу божию…

Рудольф отправил послов в Москву и еще раз в Париж; тайно, как сватов к несовершеннолетней девушке, заслал послов и к запорожцам.

Турки не стали дожидаться, когда к Рудольфу подойдет подмога, и двинулись в Венгрию через Дунай. Султан удачно закончил войну с персами и, получив вкус к резне и несметной добыче, искал поля, где бы еще приложить свою хищную руку. Господари молдавание и семиградские вот-вот отдадутся под руку императора. И пошел Синан-паша войною на Балканы.

В помощь отрядам Синан-паши султан выслал самого командира янычаров Агу, чего никогда еще не было в истории турецких походов и войн. Войска эти шли ордою, жгли села, убивали мужчин и забирали женщин и девушек. Вот одну из них ведет какой-то сытый турок привязанною к возу. А то гонит их, как стадо овец, и девичьи косы, средь бела дня расплетенные, мечутся по ветру…

Над Каменцем всплывало полуденное солнце, и ветки верб поникли, дремля под зноем. В этот час мещане Каменца, верные прадедовским обычаям, садились обедать. Пустели улицы, затихала торговля и безлюдели корчмы.

Но в тот день не сели мещане обедать, не оставили улиц. Через город проходили необычные войска в свитках, пешие и конные. Проходили тихо, вежливо здоровались с мещанами и направлялись к широкой площади у костела.

— Наливайко!.. — передавалась из уст в уста неизвестно какими путями проникшая весть, сопровождая спокойный марш усталых казаков.

С другой стороны города, из-за реки, с луга, тоже входили такие же войска, только гораздо более шумливые. Гул несся по улицам, где они появлялись, и от этого будто душней становился полуденный воздух.

Казаки дружелюбно заговаривали с мещанами, а то и заходили или заезжали во дворы, прошенные и непрошеные. Где хохот, а где и крепкая брань провожала их со двора.

Шаула и Панчоха ехали впереди, за ними — еще несколько старшин этого войска.

— Объединиться с Наливайко нам, Панчоха, надо непременно, это верно. Однако и забот новых сколько это повлечет за собой!

— Каких, Матвей?

Шаула помолчал, оглянулся на других старшин.

— Нам нужно выбрать гетмана нашего войска… — ответил Шаула, и слышно было по тону, что не это его беспокоит.

— Гетмана? Это пустое… Зовемся мы наливайковцами, чего же еще тут думать, его и выберем, пусть правит.

— То все верно!.. Однако Северин против казакования. Догонял он нас потому, что не послушали его в Брацлавщине. Потому и соединиться хочет. А мы ведь босы, у многих палки в руках вместо сабель и ружей… А тут еще и послы эти, будь они прокляты… Скажи-ка сотникам — пусть уймут шум. Срам, как ошалел народ.,