Наливайко

— Может быть, семиградяне? Несколько раз они присылали и мне просьбу.

— Нет, другие, издалека прибыли. Какой-то знатный ксендз с казачком, знающим наш язык. С ними же прибыл и наш браток, как будто запорожский старшина, а звать его Станислав, собственно Остап… Остап Хлопицкий.

— Хлопицкий? О таком проходимце я и раньше слышал. Кажется, он и у Стефана выполнял какие-то тайные поручения. А к нам он с чем же?

— Чорт его знает! Горилку пить звал кое-кого. Твой Лейба из нашего куреня пронюхал как-то, что это приехал торгаш живыми казацкими душами, хочет запродать нас, не купленных, немцу Рудольфу…

— Вот как? Молодец Лейба! Предлагаю назначить его старшим в разведку. Непременно возьми…

А Хлопицкого я хорошо припоминаю, Лейба не ошибся. Этот Остап — из лукавых Остапов украинской земли… Значит, он тут? А ксендз зачем с ним? Компания, что ни говори, странная. Спасибо, что предупредил.

В середине круга стояли десятка два старшин. Полковник Сасько будто хвастал своим щегольским запорожским жупаном. Мазур же почтительно ощупывал кованое серебро и золото на сабле и на поясе. Еще с Брацлавщины на боку у всех висели длинные, кривые казацкие сабли, хотя кое-кому и не к чему было как следует их прицепить, — болтались на сыромятном ремне, а то и на пряди скрученной пеньки. Издали группа старшин выделялась осанкой и походкой, вблизи же видно было, что у старшин, кроме Сасько и еще двух-трех, одетых в турецкие жупаны, пестрели, как и у бойцов-казаков, заплаты на одежде, на сапогах.

Справа стояли, сбившись в кучку, человек десять приезжих. И одеждою, и оружием они отличались не только от рядовых казаков, но и от старшин, даже от Сасько и Наливайко. Все, кроме Хлопицкого, одетые в черные кунтуши, они больше похожи были на монахов иезуитского ордена, чем на воинов или дипломатов. Из-под длинных кунтушей тяжело свисали к земле широкие мечи. Высоко сложив руки на животах, словно на молитве перед причастием, они внимательно. следили за казацкими старшинами, не глядя друг на друга и лишь изредка обмениваясь отдельными словами. Увидев Наливайко с Шаулою, чужестранцы пришли в движение, опустили руки с животов и расступились, чтобы дать проход своему главе. Тихий ветер слегка развевал его чуб, подстриженный горшочком. Белый, тщательно разглаженный воротничок поверх черной одежды да поза покорности воле божьей — все это скорее подходило бы манерной послушнице из обители святой Франчески. Правая рука придерживала на груди дорогое распятье из слоновой кости, елейные губы вот-вот «Veni Creator» пропоют, а левая рука важно опиралась под одеждой на тяжелый меч.

То был Комулей, нунций папы Климентия Восьмого.

Словно отгоняя надоедливые мысли, нунций, оставив на миг длинный меч, быстро провел рукою по лбу. Бескровное лицо, если и вправду оно зеркало души, не сумело скрыть ни лукавства, ни дьявольского упорства. Но — и только. Оно разоблачало лишь характер человека, а не мысли его и намерения. Служитель Ватикана старался излучать исхудалым лицом божье милосердие, доброту и любовь, — папа знал, кого послать к украинцам. Если родовитый кардинал Сфорца, ища острых, волнующих переживаний, мог с жадностью резать на куски невинное тело Беатриче, то Комулей, казалось, упал бы в обморок, увидев раздавленную им козявку. Лицо его скрывало мысли даже наедине с самим собою. Только ему праведный Альдобрандини мог доверить тайны интриг своей запутанной внешней политики.

— Казацкое движение против турок — это нож в сердце хитрецам-политикам короны польской, — на прощанье поучал папа Комулея. — И нужно во что бы то ни стало бросить казаков на магометан, скрыв наши намерения в христовом распятье и в сердце. Пока мир управляется не только из Рима… мы должны терпеливо разрушать его покой и прибирать к рукам…

Такой ханжеской печатью, наложенной папой, и застыло пергаментное лицо нунция, когда он подходил к группе старшин в круге украинского войска. Наливайко даже не улыбнулся, встретив и разгадав острый взгляд нунция. Комулей хотел смягчить старшого, распустив свои губы до предела «христовой улыбки в страстях». Но лицо от этого не стало более веселым.

— Благословенье папское да прольется на вас… — произнес Комулей на славянском языке заученную фразу.

— И то дело, святой отец. Наблагословлялись у своих попов, так что тошно даже, а ваше благословение впервые слышим. С какими новостями к нам, отче? По благословению и выговору чувствую, что не только ради этого вы пожаловали в такую даль.

Комулея спасло незнание языка, хотя на открытом лице Наливайко он читал богохульство и пренебрежение. Но он — нунций… По прежнему торжественно продолжал, пользуясь переводом казачка:

— И слава христианская, мечом добытая, да не породит гордыни у мужей, предводительствующих этим казацким походом против врагов христианской веры…

Наливайко начинала надоедать долгая процедура двойного пересказа напыщенной и пустой речи прелата.

— Значит, вы от самого папы? А мы вас за императорских приняли, — прервал Северин Наливайко эту речь.

— Мы императорские, — быстро вмешался Хлопицкий, но умолк: нунций окинул его уничтожающим взглядом, которым окончательно ронял посольское звание переметчика.

— Я посол святого престола. Наисвятейший на земле отец Климентий Восьмой, прослышав про вашу приверженность к религии и высокое понятие о ней, о вашем сочувствии политическим видам будущего монарха мира императора Рудольфа…

— Правду говоря, не ожидали мы такой широкой славы про наши религиозные склонности. Приветствуем. высокого гостя… — Наливайко при этих словах медленно снял шапку.

Его черный, кудрями-кольцами завихренный чуб на том месте, где бы должен был извиваться только оселедец сечевика, убедил Комулея в закоснелом безбожии этого человека. Но, вместо того чтобы ужаснуться этой своей уверенности, Комулей еще лукавее улыбнулся, стянув к глазам сноп морщинок с пергаментного лица.

«Отступился от бога и казачьих обычаев», — думал тем временем Хлопицкий.

Самому ему ничего не стоило отступиться даже от самого себя. Сколько раз Хлопицкий менял веру, подданство, имя, иногда одновременно выполняя шпионские поручения двух враждовавших меж собой государей. Вслух Хлопицкий произнес:

— Чистые сердцем христиане всегда скромны, как вот и вы, пан старшой. Отцу Клименту и императорскому рыцарству известна не только ваша испытанная храбрость, но и не меньшая преданность вере христианской.

Наливайко перевел глаза на Хлопицкого и с таким видом выслушал его, что старшины и казаки неудержимо захохотали. Хлопицкий умолк, съежился и скрылся в толпе.

Но нунций гнул свою линию. Наконец Наливайко прервал его.

— Если в самом деле для мира так необходимо истребить мусульман, то с этого и начнем, святой отец…

Представителя папы не смутила резкость старшого. Святой трон, говорил нунций, совсем не интересуется, предполагают ли славные казаки напасть на басурман немедленно или немного погодя. Не интересуется также, запорожцы ли они, черкассцы или просто из Украины. Выступят ли они только с собственными силами или привлекут в свои ряды добровольцев из валахов и молдаван, тоже безразлично Ватикану. Лишь бы выступили, лишь бы напали на турок и задержали продвижение Синан-паши до тех пор, пока к императору не подоспеет помощь из других стран. А может, славное казачество и мингрелов, и татар перекопских подстрекнет к бунту против своих ханов да против турок… Отвага казачья известна всему христианскому миру, и тактике нападения не станет учить их грешный раб и служитель престола божьего, папский нунций. Папа полностью одобряет намерение казаков, если в самом деле такое намерение существует, напасть на Монкастро и этим путем проследовать вдоль берега Черного моря. Даже малоопытному воину понятно, что именно такой план действий сулит и громадную добычу, и несомненную победу над турками…

Старшины прекрасно поняли подоплеку этих хитро замаскированных советов папы.

— А как предполагает святой трон подкрепить свою жажду покарать басурман за то, что они су- шествуют наперекор вере христовой? Одними молитвами поможете или и более существенным образом, например оружием? — спросил Наливайко.

— Наисвятейший Климент Восьмой против крови…

— Своей?

— Мы против пролития людской крови… Но когда в опасности христианские земли, когда их бесчестят язычники…

— То?