Наложница огня и льда

— Мне жаль, Рейнхарт, что все так вышло. — Закончив с последней пуговицей, Дрэйк занялся манжетами. Голос ровный, взгляды на собеседника лишь мельком, словно он не настолько значительная персона, чтобы во время разговора смотреть ему в глаза и демонстрировать внимание. Нордан же напряжен, следит за старшим, готовый сорваться в любой момент, наброситься на чужака. — К сожалению или, возможно, к счастью, наша жизнь такова, что, сделав однажды выбор, мы не можем быть уверены, что нам не придется когда-нибудь вновь оказаться на том же распутье.

— Что же, будем надеяться, что ты не повторишь старой ошибки и не сделаешь неверный выбор.

— Я всегда учитываю свои ошибки. — Дрэйк внимательно осмотрел застегнутую манжету и повернулся к Нордану. — Норд, будь добр, проводи леди в ее комнату. Рейнхарт, ты же извинишь нас? Юной леди необходимо освежиться перед завтраком.

— Разумеется. — Рейнхарт отступил к стене, пропуская нас. — Мы цивилизованные существа.

Нордан обнял меня одной рукой за плечи и, держась между мной и гостем, повел прочь. Я без стеснения прижалась к Нордану, понимая, что соблюдать показные приличия бессмысленно. Рейнхарт чует обе отметки, он видел меня в объятиях Нордана, видел, как из комнаты почти сразу вышел полуодетый Дрэйк. Все необходимые ему выводы старший собрат сделал, а сопутствующие ненужные детали его не волновали.

— Я не мог не отметить некоторые ограничения в защите вашего дома, — голос Рейнхарта щелчком кнута прозвучал за нашими спинами, останавливая. — Весьма похвальная мера предосторожности. Не каждый может пройти на территорию особняка, — короткая пауза и ленивая фраза вслед: — И не каждый может выйти. До моего распоряжения.

Нордан чуть сжал мои плечи, возобновляя движение. Мы поднялись на третий этаж, прошли в мою комнату. В спальне мужчина отпустил меня, приблизился к окну, осмотрел двор.

— Что значит — не каждый может выйти? — спросила я. — И как вошел он, если Дрэйк ограничил доступ?

— Защитный полог строится на нашей крови, — пояснил Нордан. — Как ни ограничивай доступ, он все равно пропускает подобных своему создателю.

Как магическая защита в «Розанне», которую Дрэйк и Беван пересекли беспрепятственно, которую свободно миновала я с ядом Нордана в крови. И поэтому вчера утром Беван спокойно прошел на территорию особняка.

— И Рейнхарт притащил с собой своих комнатных собачонок.

— Собачонок? — Я тоже приблизилась к окну, но двор пуст, ворота и дверь в них закрыты, только солнечные зайчики безмятежно резвились в струях фонтана.

— Его личная группа наемников, состоящая как из обычного отребья, так и из парочки колдунов. Наверняка сейчас сторожат все входы-выходы.

— Но разве братство не отказалось от отмеченных?

— Этих никто не кусает. Кто-то работает по контракту, кого-то держат обязательства перед Рейнхартом. Он не приближает их ни к себе, ни к братству, они не посвящаются ни в какие тайны и в случае необходимости от них быстро избавляются. К тому же когда-то Рейнхарт часто ездил на восток и изучал там древнюю магию, особенно связанную с гипнозом. Иногда он набирает наемников и накладывает на них одно из таких заклятий. Наемники выполняют работу, затем заклятие снимается, и они не смогут вспомнить ничего лишнего. Мало ли, как говорится.

— И… и он может наложить такое заклятие на любого? — Я вздрогнула, представив на мгновение, какие возможности открываются обладателю столь опасных знаний.

— Не на всех. На некоторых не действует. На нас, например. И оно не долгосрочное, несколько дней максимум. — Нордан повернулся ко мне, отвел от окна к кровати, обнял вновь. — Не бойся, котенок, он ничего тебе не сделает. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Это будет слишком очевидно, напоказ. И Рейнхарт не рискнет проредить братство сразу на две головы.

Я вцепилась в куртку мужчины, уткнулась подбородком в его плечо, давая волю терзавшему меня страху, опасениям.

— Он знает, — возразила я.

— О чем? Об отметках? Конечно, он же их чует, как и любой из нас.

— Норд, он сказал «тройная привязка». Беван не знает о привязках, он только чувствует отметку, и все, но не понимает, что она обозначает на самом деле. А Рейнхарт сразу упомянул привязку. Он удивился, но не настолько сильно, как должно бы, увидеть он нечто подобное впервые.

Странно, страшно представить, что я вот так вдруг оказалась права. Что члены братства действительно уже образовывали пары со жрицами Серебряной, что наша привязка не единичный случай. Что именно нас, одаренных милостью богини, старшие братья назвали «болезнью», «сорняком».

— Рейнхарт достаточно хорошо владеет собой, чтобы не демонстрировать окружающим эмоций больше, чем сочтет необходимым показать. — Нордан успокаивающе погладил меня по спине.

— Он знает, — повторила я упрямо. — А если он и о беременности знает?

— Не знает. Не должен, во всяком случае.

Надо было спросить у Бевана, чует ли он что-то еще, кроме отметки. Едва ли Дрэйк и Нордан позволили бы, но стоило рискнуть, пойти им наперекор. По крайней мере, сейчас я знала бы наверняка, способны ли члены Тринадцати почувствовать беременность женщины, связанной с одним из них.

— Шель. — Мужчина отстранился чуть от меня, обхватил мое лицо ладонями, глядя пристально в глаза. — Успокойся и не накручивай себя раньше срока. Почуял он что-то или нет, но вольно или невольно сообщать ему об этом либо подтверждать его догадки нельзя, поняла? Если Рейнхарт настаивает на твоем присутствии за завтраком, Дирг с ним, авось и подавится. Однако нервничать ты не должна. Веди себя как обычно, я постараюсь под благовидным предлогом отослать тебя в твою спальню пораньше. Уяснила?

Я кивнула медленно, неуверенно.

— Вот и умница. — Нордан улыбнулся ободряюще, поцеловал меня в уголок губ. — Все будет хорошо. Иди в ванную, или куда тебе надо.

Не будет. Ложь, слабая, хрупкая, словно ваза из тончайшего фарфора, и неясно, кого пытаются убедить в первую очередь — собеседника ли, себя ли?

Я знала, чувствовала, как умирала, как жизнь по капле покидала мое ослабевшее тело, и никакие заверения Дрэйка в обратном не могли переубедить меня. И сейчас, что бы ни говорил Нордан, я понимала пугающе отчетливо, что мужчина врет. Что он сам не верит до конца в собственные слова.

Стараюсь не плакать, сдерживать страх, не думать, что будет со всеми нами. Ванная комната, зеркало, отражающее бледное лицо с заострившимися чертами, с карими глазами, испуганными, затравленными. Взгляд слабого, беспомощного зверька, загнанного в ловушку.

Переодевалась за распахнутыми дверцами шкафа, укрывшись скорее по привычке, чем в силу настоящей необходимости. Нордан спальню не покинул, помог расстегнуть вчерашнее черное платье и застегнуть утреннее розовое, однако сразу отворачивался, пока я снимала старые вещи и надевала новые. Казалось бы, так и должен поступать воспитанный мужчина — отворачиваться, когда женщина переодевается, — но почему-то деликатный этот жест в исполнении Нордана лишь усиливает панику.