Наложницы. Гарем Каддафи

— Почему ты соврала, утверждая, что у нее месячные? — спросил он у медсестры.

— Я не лгала! У молодых девушек циклы могут быть нерегулярными и месячные нестабильными.

— Ты обманщица и плутовка! Фарида сказала мне правду. Что касается тебя, маленькая потаскуха, спускайся к себе в комнату. Ты еще от меня дождешься!

Это был последний раз, когда я видела Галину в Баб-аль-Азизии. И только намного позже, в начале революции, я увидела ее по телевидению, снятую в момент ее возвращения на Украину, и тайна ее опыта в Ливии исчезла вместе с ней. Несколько дней спустя после той жуткой встречи Каддафи снова меня вызвал и неистовствовал над моим телом с такой жестокостью, что я вышла от него почти без сознания и покрытая синяками. Амаль Дж., еще одна девушка из резиденции, обычно весьма безразличная к моей судьбе, была тронута.

— Тебе нужно отсюда ненадолго выбраться!

Я даже не поднималась с кровати, у меня больше не было надежды, проходили дни, я потихоньку угасала. Она вернулась ко мне в комнату с торжествующим видом.

— Мабрука разрешила взять тебя ко мне домой!

Она сразу же посадила меня в машину, чтобы мы могли провести день у нее дома или, скорее, в другом ее доме, там, где ее ждали мама и младшая сестра перед блюдом с отменным кускусом.

Три дня спустя она снова получила для меня разрешение выйти. Эта новая условная свобода была невероятной, и я не знала, как понимать такую резкую перемену настроений своих тюремных надзирателей. Но эти несколько часов вне подвала были настоящим глотком воздуха, так что я помчалась, не задавая вопросов. Я больше не думала о побеге. У меня больше не было надежды. Ни малейшей мечты. Я была погребена, лишена всякого будущего вне Баб-аль-Азизии. Я стала одной из тех многочисленных женщин, которые навсегда превратились в имущество хозяина. И я совсем не могла предположить, что в тот день в мою жизнь войдет другой мужчина.

***

Амаль Дж. увезла меня в старый рыбацкий квартал у моря. Мы должны были возвращаться, она сдавала назад, когда какой-то мужчина закричал:

— Да осторожней же!

Взбешенный, он вышел из машины, с которой мы чуть не столкнулись. Но он быстро успокоился, мы обменялись взглядами, потом улыбками. И все. Удар молнии. Я даже не знала, что такое бывает. Подземный толчок, сначала один, потом другой. Ему было около тридцати; широкоплечий, крепкий, мускулистый, глаза такие же черные, как его волосы, и полные энергии. Точнее, смелости. Я была потрясена. Но Амаль Дж. тронулась, взяв курс на Баб-аль-Азизию, и жизнь снова вернулась в прежнее русло между подвалом и комнатой хозяина, между затишьем и подчинением.

Однажды после обеда мне опять разрешили с ней выйти. Она хотела отвезти свою младшую сестру на ярмарку, а заодно отвела меня на карусели. Одна из них была похожа на большое решето. Люди усаживались внутри круга, цеплялись за края, и все это устройство трясли в разные стороны. Мы смеялись и пищали, стараясь удержать равновесие, потом я увидела, что человек, управлявший каруселью, был тем самым мужчиной. Наши взгляды пересеклись, и он увеличил колебания карусели. Какой ужас и какой восторг! Чем громче я хохотала, не сдаваясь, тем больше он увеличивал скорость.

— Мы уже виделись, не так ли? — крикнул он мне.

— Да, припоминаю. Как тебя зовут?

— Хишам. У тебя есть телефон?

Это было неслыханно! Запретно и совершенно фантастически! У него не было под рукой бумаги, и он сообщил мне свой номер, который я тотчас же набрала, чтобы мой отразился у него на экране. Амаль Дж. быстро отвела меня подальше.

Я была в легкой эйфории, когда вернулась в Баб-аль-Азизию. Жизнь приобретала новые краски. Я позвонила ему из своей комнаты. Я знала, что это было глупо, но он сразу же взял трубку.

— Ты где? — сказал он.

— У себя.

— Я был рад увидеть тебя на карусели. Хорошее совпадение, не так ли?

— Я везде тебя узнала бы.

— Я хотел бы с тобой встретиться. Чем ты вообще занимаешься?

О, этот вопрос! Я должна была его ожидать. Что я могла ему ответить? Я ничем не занималась. Ничего не делала в своей жизни. Да, впрочем, у меня и жизни-то не было. Бездна. Я разрыдалась.

— Ничем. Я совсем ничем не занимаюсь.

— Но почему ты плачешь? Расскажи мне!

— Я не могу.

Рыдая, я бросила трубку. Сейчас мне было восемнадцать лет. Девочки из моей школы на сегодня уже имели диплом. Некоторые даже были замужем. Другие записались в высшие учебные заведения. Я помню, что, поступая в колледж, мечтала стать дантистом. Я обсуждала это с мамой. Первое, на что я обращала внимание, глядя на человека, это были зубы и улыбка, и я не могла удержаться от совета, как за ними ухаживать, лечить, отбеливать. Дантистом! Это было почти смешно. Как бы надо мной посмеялись, если бы я об этом рассказала в своем подвале. Они разрушили мои мечты, украли мою жизнь. И я даже не могла об этом рассказать. Ведь то, что со мной сделали, было настолько унизительно, что там, снаружи, больной становилась я. Что ответить Хишаму?.. У меня не было времени на раздумья. Меня вызвали на этаж.

— Раздевайся, потаскуха!

Это было уже слишком. Я разразилась рыданиями.

— Почему вы мне это говорите? Почему? Я не потаскуха!

От этого он впал в ярость. Он прорычал:

— Заткнись, потаскуха! — И он изнасиловал меня, дав понять, что я лишь вещь и не имею никакого права на слово.

Когда я вернулась к себе в комнату, на экране мобильного телефона, спрятанного под подушкой, увидела двадцать пять пропущенных вызовов от Хишама. По крайней мере я для кого-то существовала.

Следующей ночью меня позвал Каддафи и снова разрядился на моем теле. Потом он заставил меня нюхать кокаин. Я не хотела. Мне было страшно. У меня пошла кровь из носа, тогда он положил его мне на язык. Я потеряла сознание.

Проснулась я с кислородной маской на лице в медпункте украинок. Елена гладила меня по руке, Алина смотрела на меня с беспокойством. Они ничего не говорили, но я видела их сочувствие. Меня отвели в комнату, где я два дня пролежала в постели, не в силах стоять на ногах. И только образ Хишама помог мне держаться за жизнь.

Лишь на третий день Амаль узнала о случившемся. Мне было лучше, и у меня совсем не было желания говорить, но она вне себя схватила меня за руку и отвела к Вождю. Он сидел перед компьютером.

— Мой господин! Это неразумно — давать наркотики малолетней! Это криминал! Опасно! Что на вас нашло?

Она смотрела ему в глаза с потрясающим бесстрашием. Держа одной рукой мою, вторую положив на бедро, она требовала ответа. Она осмеливалась требовать от него отчет!

— Проваливай! — проревел он, указывая ей на дверь. — А ее оставь!

Он вскочил, сдавил мне грудь, закричал:

— Танцуй! — И включил музыку. Потом он вцепился мне в плечи: — Ты зачем рассказала, потаскуха?

— Я ничего не говорила! Они сами обо всем догадались!

Он избил и изнасиловал меня, помочился на меня и, когда отправился в душ, прокричал:

— Пошла вон!

Я спустилась к себе, мокрая и ничтожная, убежденная в том, что никакой душ не сможет меня отмыть.

***

Амаль Дж. не переставала злиться. Но все же она по-настоящему восхищалась Вождем. Возможно, она его даже любила, что мне показалось также невероятным. Она говорила, что обязана ему за дом, в котором жила ее семья, за машину, за некоторый комфорт в жизни. Я не задавала вопросов, я и так была в немилости. Но когда она говорила: «Клянусь головой Муаммара», я знала, что ей можно верить. В Баб-аль-Азизии она не боялась ставить всех на свои места. Жуткому Сааду аль-Фаллаху из протокольной службы, который обращался с ней как с шлюхой, она кричала: «Ты бы лучше заткнулся, педик!» Она ворчала, ругалась, приветливая, как дикобраз, и безразличная к остальным. Но моя беда ее напугала. Утром она ворвалась ко мне в комнату и сказала: