Нам подскажет земля

— Пока одни вопросы,— ответил Гаевой.

— Ничего, найдем и ответы,— уверенно и громко произнес Байдалов.— Вещдоки какие-нибудь нашли? Гильзы есть? Сколько ран у убитой, эксперт?

— Одна,— отозвался Саша.— Да вот гильзы нет...

— Куда же она девалась?—Байдалов резко повернулся на каблуках, подошел к порогу, вытянул руку.— Ну, вот так примерно он, гад, стрелял... Гильзу надо искать справа, там, где умывальник. Отодвинь, Рыбочкин, тумбочку, может быть, там.

— Точно!— обрадовался Саша.— Здесь она! Сейчас я сфотографирую... Готово.

Байдалов взял желтую блестящую гильзу с задымленным сизоватым горлышком, повертел в пальцах.

— От пистолета «ТТ»,—задумчиво проговорил он.— Но кто стрелял из него? Кто?

— А может, эта чеченка знает? —напомнил Гаевой.— Мы ведь так и не поговорили с ней.

— Ее тоже увезли в больницу,— сказал Байдалов.— Она спала в кабине бензовоза. Доктор боится, что у нее шок...

— Что же делать?

— Ждать. Сейчас составляйте протокол, Илья Андреевич, а я распоряжусь насчет охраны буфета. Завтра с утра мы вернемся сюда...

Он не успел выйти: из темного коридора через порог шагнул шофер и доложил:

— Товарищ капитан, по рации дежурный передал: из больницы сообщили, что буфетчица жива.

— Да ну?!-—обрадованно воскликнул Байдалов.— Тогда я немедленно еду к ней!..

Глава 3 „ПОЛК, ПОД ЗНАМЯ...“

Весь полк уже знал, кого сегодня будут провожать в «гражданку». Вокруг отъезжающих собирались группами, давали советы, помогали выбрать самый хороший край, куда стоит поехать и «бросить якорь». А так как в полку служили представители всех национальностей и со всех концов страны, то советы были разные. Сибиряки считали, что лучшего края, чем Сибирь-матушка, на всей земле не сыскать, грузины гостеприимно звали к себе, украинцы приглашали в Донбасс, казахи—на целинные земли, таджики предлагали никуда не ехать, а остаться на месте—работы, мол, и у них хватит... А отъезжающие улыбались: проездные документы уже были в карманах.

Третья рота окружила старшего лейтенанта Тимонина и нескольких солдат, которые сегодня уезжали домой. Им откровенно завидовали, и никто не пытался скрывать это, ведь на лицах все можно прочесть, как в книге. У новичков зависть какая-то отчаянная: у них еще свежи впечатления от гражданской жизни, а свой солдатский пуд соли они только начали. Старослужащие — те сдержанно и чуть снисходительно улыбались: скоро, дескать, и мы двинемся в «гражданку», ждать осталось недолго...

В такие минуты не хотелось ни о чем говорить. Солдаты сидели на скамейках возле казармы и молча курили. Высокий, большелобый сержант с зеленовато-серыми задумчивыми глазами тихонько перебирал клавиши баяна. Грустно вздыхали басы, и, словно споря с ними, заливался в небе жаворонок.

Баяниста тронул за плечо смуглый ефрейтор со сросшимися на переносице бровями:

— Заводи песню, Матвей. На прощанье...

— Это можно,— ответил сержант. Он подумал с минуту и, склонившись к баяну, растянул меха. Над казармою, над широким плацем, утоптанным солдатскими сапогами, полилась ласковая мелодия. Сержант поднял голову, облизал сухие губы и запел:

Ветерок пролетел над долиною,

Зашептался с лесною травой.

Тихо слушая песнь соловьиную,

Размечтался солдат молодой...

Несколько солдат привычно подхватили припев:

...Ой, вы, майские ночи прекрасные,

Соловьиные песни в саду.

Ой, вы очи лучистые ясные,

Лучше вас не найду...

Песня понеслась ввысь, в бездонное голубое небо, туда, где прозрачный воздух был пронизан утренним звоном жаворонка. Песня ширилась, крепла, хотела заглушить птицу. И солнце, свежее, яркое, выглянуло из-за гор, остановилось, прислушиваясь к этому состязанию. Пробежал легкий ветерок, зашелестел вспотевшими от утренней росы листьями, и казалось, что деревья тихонько подпевают солдатам и грустят по тем далеким краям, о которых так ласково говорится в песне...

А Борис Тимонин, слушая песню, смотрел на солдат и с грустью думал о том, что сегодня он последний день с ними. Как сроднился он с этими людьми в серых шинелях за долгие годы совместной службы! А сколько ему, замполиту роты, пришлось повозиться с некоторыми из них, воспитывая характеры. Так заботливый садовник ухаживает за молодыми деревьями: обрезает искривленные, засохшие, лишние ветки, формируя крону и оберегая направляющую ветвь, чтобы и рост был, и плоды были крупнее...

— Грустишь, комиссар? — Никто не заметил, как подошел командир роты — черноволосый, похожий на цыгана капитан Рогов, затянутый в скрипучую портупею. Он уселся на скамейке рядом, взял из рук Тимонина пачку «Казбека», вынул папиросу, прикурил. Борис посмотрел на него и тихо ответил:

— Да, командир.

И, готовясь рассердиться, замолчал,ожидая, что Рогов еще, чего доброго, станет его успокаивать. Но капитан занялся своею папиросою. Борис оценил тактичное молчание ротного и так же тихо продолжал:

— Не хочется мне, Андрей, расставаться со всем этим,— он кивнул в сторону казармы, поющих солдат.— Привык...

— Да-а,— протянул Рогов,— пятнадцать лет не шутка.

— Ты вот у нас недавно, а я все пятнадцать лет прослужил в этом полку. Только и перерыва, что отлеживался в госпиталях после ранения. Как подобрал меня мальчишкой наш комбат на Дону, так и не расстаюсь. И вот сейчас... будто из родного дома уезжаю...

У Бориса защемило на сердце: так не хотелось покидать полк, роту, боевых товарищей, с которыми столько пережито-перетерто. Где-то, кажется, в Дагестане, день рождения человека празднуют не тогда, когда он родился, а когда самостоятельно сделал какую-нибудь вещь. Если следовать этому обычаю, то можно считать, что Тимонин родился здесь, в полку. Правда, в первый день своей самостоятельной жизни он не вещь сделал, а убил фашиста, защищая Родину. Да, полк для него был родным домом. Здесь он впервые понял, что жизнь— не теплое благополучие, а тяжелый бой, в котором за Отчизну готов отдать всю свою кровь, каплю за каплей, и сберечь последний патрон для себя, если нет другого выхода. Здесь он понял, что обгорелый, пропахший солдатской махоркой сухарь, разрубленный саперной лопаткой пополам — себе и другу, — сытнее самого вкусного обеда в доме врага. Здесь, в этом полку, он получил первую лычку на погоны, первую медаль и первую рану...

Тимонин зажег потухшую папиросу, глухо проговорил:

— У меня ведь никого нет из родных... И у Нади тоже... Ехать, собственно, некуда...

Он посмотрел на молчавшего Рогова, и ему стало стыдно за свое нытье. Ну не об этом же надо говорить с товарищем сейчас! Из-за чего раскис? Но сразу сменить настроение Борис не мог и заговорил грубоватым тоном:

— Вот что, Андрей, ты проследи, чтобы рядовой Левочка обменял книги для ротной библиотечки, а то солдатам нечего читать. Потом, Елисеев сегодня уезжает, значит, в роте баяниста не будет. Я договорился с начальником полкового клуба, он обещал выдать нам домровый оркестр. Лучшего сопровождения для нашего самодеятельного хора не найти. Среди новичков есть три музыканта-—играют на струнных инструментах. Пусть они учат других солдат. Ты только постарайся получить оркестр.