Наномашины, первоклашка! Том 4

И тогда… Макс аккуратно кладёт барбариски между упаковок.

Я смотрю на него. Смотрю на Морозова. Сердцебиение ускоряется, окатывает какое-то странное чувство.

— Да я… да ты… — не нахожу слов, — Да я тоже так сделаю! Я не жопа!

Сую руку в карман и нащупываю крокант. Всегда со мной, это мой оберег. У меня было четыре конфетки, так что я достал три и положил поверх Максиминых. Он, увидев, что у меня больше, затеснялся своего размера подношений, поэтому полез в штаны и с трудом нарыл ещё две, одна из которых полетела следом.

Я насупился. Ну, крыть нечем — ничья, увы. С последними конфетками мы не расстанемся — сегодня ещё чем-то питаться надо. Я без кроканта не проживу.

Максим голова конечно. Нам же не трудно! А детям вон, приятно. Сердце говорит, что это пусть и слегка бесполезное, но правильное решение. На душе теперь хорошо.

Только вот теперь нам интересно другое.

— А ты ничего не положишь? — посмотрели мы на Морозова.

Глядя на всё это, он даже не удосужился хотя бы одну положить! Что за жадность?

— У меня ничего нет, — ответил мальчик.

— В смысле? — не поняли мы, — Тебе мама не даёт конфеток в школу?

— У меня нет мамы.

— Это как? А как ты тогда родился? Ты не мог родиться без мамы!

— Ну, как-то родился…

— Значит у тебя есть…

— У меня. Нет. Родителей! — он повысил голос, сжал кулаки и посмотрел на нас, — Я сирота, понятно?! Никого. У нас. С сестрой. Нет! И не будет! Нас бросили! И мне нечего положить другим детям, потому что у меня, вот представьте, самого ничего нет!

Мы с Максимом застыли. Повисла тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием Леонида.

И до меня всё дошло. Только сейчас. Всё, что я подмечал о Морозове, начиная от одежды и до характера — теперь всё это понятно. Родители не учат его манерам. Папа не покупает ему новенькую одежду каждый сезон. Мама не даёт ему конфеток.

Потому что у него нет мамы, и нет папы.

И мы с Максимом — два дебила, оторванные от реальности. Два ребёнка.

Морозов стоял со сжатыми кулаками и глубоко дышал после крика. Он не хотел плакать, по крайней мере не заметно, но по глазам видно — ему обидно и стыдно в таком признаваться. Обидно, что мы его не поймём. Стыдно — что показывает слабость.

Я глянул на свою ладонь. У меня оставалась ещё одна конфетка, я планировал её съесть с чаем. Но…

— На, — протягиваю я, — Мою положи, но от себя.

— Да, и мою! — сказал Максим.

Мы протянули ему барбариску и крокант. Наше сокровище. Нашу главную страсть.

— Мне не нужны ваши подачки, — процедил Леонид.

— Тебе нет. Сироткам да! А иначе, — Максим включил самую детскую, но идеальную тактику, — Иначе я сам ничего не положу! Я… я выкину вообще! Вот. И это будет на твоей совести!

Я ахнул от такой наглости! Выкинуть?! И не положить?! Но потом до меня допёрло, что это очередная его манипуляция. А вот до Морозова не допёрло — он распахнул глаза от шока!

— Всё-ё-ё, ща выкину! — Максим медленно переворачивал руку, — И детям не достанется! И будут плакать! Гро-о-о-омко! Из-за тебя-я-я!

— Л-ладно, ладно! — резко подбежал Морозов, — Ты вообще сумасшедший?

Он быстро взял из наших рук конфеты и положил сверху.

Хы-хы. Крутяк.

— Всё, довольны?! — он развернулся и увидел наши лыбы, — И что вы улыбаетесь как идиоты?!

Люди пешки… а мы их… м… э-э… пешководы, не знаю, идите нафиг.

Мы с Максимом переглянулись, и теперь уж точно — на душе спокойно и хорошо.

Да и… не знаю, откровение Леонида, кажется, срубило тот барьер, который нагнетал атмосферу.

У меня хорошее предчувствие на этот счё…

— Ладно, пойдём уже дальше коробки таска…

Я резко вскидываю руку! Морозов, уже почти ушедший, останавливается, а Максим замирает. Я вслушиваюсь. Слышу… шорохи. Голоса. Слышу…

Будто кто-то вскрывает коробки и шелестит упаковками.

Я хмурюсь, говорю всем замолчать и тихо следовать за мной. Ориентируясь на сверх-слух, мы шагали по уже оттаявшей земле в сторону шума. Он становился громче и отчётливее. Голоса. Парней. Троих. Далековато от всей кучки. Шорох коробок и пачек конфет. Завоняло табаком.

— Камер нет, — шепотом подметил Леонид, указывая на стены.

Смотрю. И впрямь — слепая зона.

Мы подходим к углу, садимся, вдыхаем и выглядываем. Сначала ничего понятно не было. Ну трое парней, ну с коробками. Как и все тут. Помогают.

Ответ пришёл, когда они нагло вскрыли пачку конфет и распихали по карманам.

— Одну парашу взяли, — пробормотал кто-то из их троицы.

У меня в груди всё перехватило. Это… как вообще… так? В смысле? Что они делают? Это же не их…

Это что?!

Они посмотрели в нашу сторону, но мы тут же спрятались и вроде не спалились.

— Данил. Чемпион наш в юниорах, — прошептал Морозов, — Тоже сирота.

— Так он это что… — я не мог поверить, — Ворует?.. У своих? Он же… он же понимает, что это фигня полная! Зачем он так?! Он же взрослый!

— Не все хотят быть щедрыми и добрыми.

Мы с Максимом переглянулись. Нас это повергло в шок.

Да, я видел смерть. Да, я убил человека. Да, прошёл через ад. Но такое…

Что-то во мне сжалось. Мне очень неприятно на это смотреть. И не на сам факт воровства, а на факт ТАКОГО воровства.

«Надо что-то делать», — хмурюсь, — «Надо мусорнуться»

Максим снова выглянул, потом спрятался, нахмурился и серьёзно поднял глаза. В его голове родилась очередная гениальная идея.

— Не, это фигня какая-то. Ребята, давайте мусорнёмся, — предложил он.

— Бро, ты НЕ поверишь, что я хотел пръедложить… — вскинул я брови.

— Вы чё, гоните?.., — повернулся на нас Морозов, — Да это же менты! С ними делать иметь вообще нельзя! Нас ещё припишут!

— А это воры. Взрослые. Сильные. Воры что? Должны сидеть в турме.

— Да-да, и спать под шконкой! — закивал Макс.

— Во-во, — закивал я, — Правда я не знаю, что это.

— Я тоже.

Морозов нахмурился, поправил круглые очки и снова выглянул. Подумал. И вздохнул.