Наносная беда

– Ну, Ларивон Ларивоныч, напой-ка нас чаем, да хорошенько, - сказал отец, ласково целуя ее в голову.

– Да саечку свеженькую, милая хозяюшка, нельзя ли?
– прибавил веселый доктор, потирая пухлые свои ручки.

– А какую. Крестьян Крестьяныч?
– спросила девушка.
– Заварную или с изюмом?

– Заварную... заварную-с... А можно и с изюмом эдак, не претит и это.

У дверей стояла краснощекая девочка и во весь рот улыбалась, глядя на веселого доктора.

– Что, Клюковка, тебя еще воробьи не склевали?
– обратился к ней веселый доктор.

Девочка прыснула со смеху.

Брат Ларисы, Саня, юный лекарский школьник, заметил:

– Вашим больным. Крестьян Крестьяныч, должно быть всегда очень весело.

– Очень... Очень! Так всегда и заливаются со смеху, а теперь и удержу им нет.

Лариса командировала Клюкву за сайками и села разливать чай.

– А как "Беляночка" поживает, хозяюшка? Не замужем еще?
– спросил доктор.

– Нет, - тихо сказала Лариса, не глядя на доктора.

– Ну, ничего, подождет...

– Не до женитьбы теперь, - заметил отец Ларисы.

– Отчего же, коллега? Самое как есть время... Вы все про болезнь-то эту? Э! Пустое! Она веселья боится, такая погань, я вам доложу... А знаете что, коллегушка?
– спросил веселый доктор серьезно.
– Раскусили вы эту шельму, а?

– Какую, язву, что ли?

– Ее, каналью... Ведь она у нас доморощенная: ну, вот точь-в-точь как всегда на Москве были сайки, да грушевый квас, да Царь-пушка, так всегда была у нас и чума...

– Вы шутите, товарищ?

– Нет, порази меня Царь-пушка, коли я шучу... Мы ее как сайку делаем. Я докладывал об этом и своему генералу.

– Еропкину?

– Еропкину, и он согласился со мной. Мало того: его превосходительство изволило заметить, что почти то же говорит и преосвященный Амвросий, только языком ветхозаветным, а я говорю языком этой шельмы медицины. Пестис у нас, батенька, на Москве растет целыми бакчами, как дыня в Астрахани. Я вчера и его превосходительство Петра Дмитрича возил на наши чумные баштаны, так диву дался: дыньки-то уж зреют, батенька... Генерал так и об полы: "И как-де только мы и живы поднесь!"

Атюшевы, отец и сын, и Лариса с удивлением и улыбкою смотрели на веселого доктора.

– Вас, товарищ, никогда не разберешь, шутите вы или материю говорите, - улыбаясь, заметил Атюшев-отец.

– Я, батенька, всегда материю говорю, всерьез, - отвечал веселый доктор и при этом сделал такое лицо, что молодой Атюшев невольно засмеялся, а Клюква, воротившись с сайками, прыснула со смеху и уронила корзинку на пол.

Веселый доктор, держа ломоть сайки перед молодым Атюшевым, сказал:

– Ну, младой эскулап, позвольте вас маленько пощупать, проэкзаменовать-с эдак малость, ась?

– Извольте, Крестьян Крестьяныч, я повинуюсь вам, - отвечал с улыбкой молодой Атюшев.

Веселый доктор скорчил мину экзаменатора.

– Что есть, государь мой, моровая язва?

– Моровая язва - пестис, есть особого рода болезнь, всех других опаснее, сильно прилипчивая контариоза и, производя наружные знаки на теле, как-то: бобоны, карбункулы, апараксес и малые черные пятна, петехии, скоро и по большей части предает смерти, - отвечал молодой Атюшев по-заученному.

– Изрядно, государь мой. Определите источник болезни.

– Источник сея болезни, по примечанию разных писателей, находится в самых жарких местах, в Индии, в Африке, а особенно в Египте. Яд моровой язвы не только прилипает к телам человеческим, но и ко всяким вещам. Сия прилипчивость причиною, что моровая язва в отдаленнейшие и холоднейшие страны переходит и, рассевая чрез прикосновение ядовитое семя, бедственные производит действия.

– А мы откуда сию болезнь получаем?

– Из Царьграда: Царьград и прочие в турецких областях торговые места, по превратному у турков правилу, по которому они все приписывают правлению слепого рока, почти всякий год претерпевают от язвы немалый в людях урон.

– Изрядно, изрядно... Итак, мы и существо сея шельмы, и источник знаем... А где сия шельма пестис зарождается и отчего? Кто ее сеет? Кто пахарь? А плесните мне, барышня, еще. (Это уже к Ларисе.) Ну-с, где оная рождается?

– Доселе известны были медицине три главных гнездилища сей язвы, и по оным гнездилищам оная и именуется: пестис индика имеет своим гнездилищем Индию, пестис левонтана имеет гнездилище в Малой Азии и Леванте и пестис Египта - в Египте, в Каире. Там он вырастает.

– Изрядно, сударь мой. А где вот эта сайка выросла? А? Откуда она?

– Из Обжорного ряду, барин, - поторопилась Клюква.

Все рассмеялись. Сконфуженная девочка спряталась за дверь.

– Изрядно, изрядно, Клюковка. Обжорный ряд - это своего рода Каир. А где финики растут?

– В Африке, кажется?

– Изрядно, в Африке, где и чума же... А на Таганке вырастет финик?

– Нет, не по климату.

– Изрядно-с. А слон где родится, государь мой?

– В Индии, Крестьян Крестьяныч.

– Преизрядно. А на Кузнецком мосту слон водится?

– Не видал, - юноша рассмеялся.

– Ну, дело. Теперь опять к шельме пестис перейдем... Говорят, что ее к нам занесли из Турции. Ладно! А занесите-ка на Девичье поле финик, примется он?

– Известно, засохнет и не примется.

– Тоже, думаю, тут ему не место. Ладно. Пойдем далее. Значит, все можно занести в Москву: и слона, и финик, да жить-то они здесь не могут, вымрут... Ну-с, еще далее пойдем. Говорят, пестис занесена к нам из Турции вместе с финиками, изюмом да еще там кое-чем... Ну, тут бы ей и капут. Так нет! Она, шельма эдакая, преспокойно растет и множится. Ясно, что попала на родную почву, для нее, подлой, что Индия, что Египет, что Левант, что Москва, все едино... А отчего вот она, бестия, не растет в Лондоне али бы в Париже?

– Когда ее занесут, Крестьян Крестьяныч, так она и там будет расти, горячо отвечал юноша, - вон в XIV веке, читал нам Шафонский, она всю Италию и Францию прошла, а в Марселе так ни единого человека в живых не оставила.

– Изрядно, государь мой. Это оттого, что тогда Париж был то же, что наша Москва-матушка, а Марсель - все едино, что наш Суконный двор... Для этой шельмы пестис, значит, тогда почва была благоприятна по всей Европе. Это ныне ее оттуда помелом гонят, вот что. А к нам она вон пришла как в свой дом, полной хозяйкой, как вот барышня милая здесь. А отчего? Оттого, что мы - Индия, государи мои, Москва-река - сей священный Ганг, а Яуза с Неглинной - это такие Тигр и Евфрат, что в них рыба дохнет... Вот что, милая девочка!
– обратился он вдруг к Ларисе.