Наперекор судьбе
Шрифт:
Издательское дело начинало все сильнее зависеть о коммерческих ухищрений и приманок. Великая депрессия серьезно подорвала книготорговлю. Количество покупаемых книг сократилось. Книжные магазины – особенно на севере страны – страдали от постоянно растущей арендной платы и накладных расходов. Появились и быстро завоевали популярность книжные клубы, члены которых могли покупать книги со скидкой и в рассрочку. Возникли «двухпенсовые библиотеки», работавшие через сеть табачных и канцелярских магазинов. Людям очень нравились всевозможные купоны, обещавшие скидки. Знаменательным событием стало создание Союза читателей, члены которого получили возможность покупать специально выпускаемые для них книги. Такие книги стоили ощутимо дешевле обычных. Все это поддерживало интерес к книгам и в конечном итоге способствовало тому, что люди
Селия бурно восторгалась успехами дочери. Оливер признавал их, но без особой охоты. ММ радовалась тихо, а Джей приветствовал появление в штате издательства «еще одного уверенного и оптимистичного человека не в пример твоему отцу и старине Джайлзу, которые всю свою жизнь только и делают, что говорят „нет“».
Но кто был всерьез недоволен продвижением Венеции, так это старина Джайлз.
Впервые услышав от мужа о коммерческих успехах Венеции и упрочении ее положения, взбешенная Хелена целый вечер ходила взад-вперед по ковру гостиной, заявляя о нечестной и несправедливой политике издательства. Хелена развивала свой любимый тезис о диктатуре Селии и говорила, что Венеция вообще непригодна к какой-либо работе.
– Это чудовищно. По-моему, твоя сестра способна лишь рожать детей и устраивать приемы. Что твоя мать думает о ее работе?
– Одному Богу известно, – устало ответил Джайлз. – Мне она постоянно напоминает, кто в издательстве главный, а то, что я делаю, ей по-прежнему не нравится. Но в финансовых вопросах я все-таки разбираюсь и не готов рукоплескать идеям Венеции. Мама радуется, что она оправилась после той истории с Боем.
– А при чем здесь работа?
– Ты же знаешь: Венецию развод сильно подкосил. Полагаю, мама хотела вывести ее из мрачного состояния.
– Я думала, что «Литтонс» занимается выпуском книг, а не лечением душевных расстройств, – сердито бросила ему Хелена.
Джайлз посмотрел на жену. Ему самому было тошно, но риторика Хелены невольно вызвала у него улыбку.
– Хелена, представляешь, какой сюжет для романа? Тебе не хочется что-нибудь написать?
– Написать могла бы. Только где гарантия, что в «Литтонс» меня напечатают?
– На «Литтонс» свет клином не сошелся. Можно найти другое издательство.
– Джайлз, я вовсе не хочу писать книги. Благодарю покорно. Мне от одной мысли об этом делается худо. Ты говорил отцу, что недоволен приходом Венеции на работу в «Литтонс»?
– Говорил. По его мнению, у меня слишком много возможностей, чтобы себя проявить. Он сказал, что в моем полном ведении находится выпуск учебной литературы и это направление тоже требует дальнейшего развития. Здесь отец прав. Есть одна до жути милая женщина – Уна Диллон. Она открывает в Блумсбери книжный магазин для студентов и преподавателей университета. Думаю, мы можем установить с ней самые тесные контакты. Главное, чтобы ее магазин не прогорел в первые месяцы.
Хелена издала звук, означавший, что она больше не в состоянии продолжать этот разговор, и пошла наверх, в комнатку, которая все чаще служила ей спальней.
Неужели снова?.. Боже, только не это.
Адель с трудом выбралась из кровати и поплелась в ванную. К счастью, не опоздала. Через пять минут она вернулась в постель и легла, устроившись на подушках. Три утра подряд. Вывод напрашивается сам собой. Но ведь это так несправедливо. Особенно сейчас, когда стало чуть-чуть полегче и она снова смогла подрабатывать, выполняя поручения Седрика и других фотографов, оставляя Нони на попечение доброй мадам Андре, консьержки. Деньги, получаемые Аделью, помогали оплачивать счета и хотя бы немного разжимали тиски строгой экономии, внося некоторое разнообразие в монотонную жизнь на третьем этаже дома, не имевшего центрального отопления. Заботы о ребенке. Заботы о Люке. Заботы, заботы, заботы. Иногда Адель вспоминала свою жизнь на Чейни-уок, где слуги делали все, о чем она просила. Достаточно было сказать, в какое время она хочет обедать, и обед подавали в столовую, не требуя ее присутствия у плиты. Если ей не хотелось самой садиться за руль, шофер отвозил ее туда, куда она пожелает. У нее была горничная. В Париже
ее прежняя лондонская жизнь казалась ей нереальной. Естественно, Адель никому не говорила, что ей тяжело. Люк думал, что она очень счастлива. Она и была счастлива, однако оборотной стороны этого счастья Люк не видел и не чувствовал. Его целыми днями не было дома. Он занимался тем, что создавал и поддерживал благоприятное впечатление об издательстве Константена: обедал с авторами, встречался с издателями и прочими нужными и влиятельными людьми. Устав за день, он возвращался к своей très chère famille [55] , как он называл Адель и ребенка. Пока его не было, Адель убирала квартиру, ходила в магазины, готовила еду на крошечной плите и, конечно же, возилась с маленькой Эноной. Она стирала пеленки, по-прежнему опасаясь ворчливо шипящей водогрейной колонки, протирала малышке пищу через mouli légumes [56] и возила гулять, толкая коляску по дорожкам Люксембургского сада.– Я просто безумно счастлива, – заявила она Венеции, приехав на короткое время в Лондон.
Нони – так они с Люком сокращенно называли Энону – был месяц от роду. Адель привезла ее в переносной детской кроватке, сплетенной из пальмовых листьев.
– Люк изумительно о нас заботится. Но жизнь в Париже тяжелая. Очень тяжелая. Я здорово устаю и любую помощь приняла бы с благодарностью.
– Даже не представляю, как ты справляешься, – сказала Венеция. – Помню, когда появился Генри, мне помогали няня и сиделка.
– Обычно нуждаешься в том, что можешь себе позволить, – устало отозвалась Адель. – К счастью, Нони – спокойный ребенок, иначе я сошла бы с ума. А так она дает мне поспать хотя бы часть ночи.
– Ангел ты мой. Поживи у меня несколько дней. Наша Нэнни прекрасно управится с Нони, а ты отдохнешь.
– В этот раз не могу. Возможно, в следующий приезд. А сейчас я постараюсь собрать что-нибудь из старого постельного белья и прочих нужных мне вещей. Говорю тебе, внешняя сторона моей парижской жизни не очень-то соответствует le grand amour [57] , о которой Люк постоянно говорит.
– Неужели ты в таком трудном положении? – спросила Венеция и тут же пожалела о своем вопросе.
Она ведь ездила в Париж и своими глазами видела жилище сестры. Еще до появления Нони квартирка показалась ей невообразимо маленькой.
– Да. Видишь ли, Люк по-прежнему должен материально поддерживать свою жену. Так что нам остается совсем немного.
– А твое пособие?
– Люк не разрешает мне трогать эти деньги. Мы с ним даже ссорились по этому поводу.
– У него несколько старомодные взгляды. Особенно если учесть, что сам он не может обеспечить тебя всем необходимым.
– Может, – возразила Адель, – но не тем, чего бы мне хотелось. Но я не ропщу. Люк очень гордый. Ему хочется чувствовать, что он действительно содержит нас с Нони.
– Какое красивое имя.
– Еще бы! Представляешь, Люк хотел дать ей французское имя, я – английское. Остановились на компромиссном варианте и выбрали греческое. Только потом я узнала, что это имя встречается у Расина в его «Федре». Эноной там звали кормилицу. В общем, имя оказалось более французским, чем я надеялась. Иногда я жалею, что, когда было время, ленилась читать. Думаю, Барти сразу узнала бы, откуда это имя. Согласна?.. А теперь мне пора бежать. Я обещала маме, что буду к шести. Она специально вернется с работы пораньше. Я очень по ней соскучилась. Знала бы ты, как она мне помогла, когда я рожала! Мама подняла шум на всю больницу Святой Фелициты. Кричала на французских врачей, требовала, чтобы мне дали кислород. Врачи упирались, говорили, что у них во Франции это не принято. А мама им говорила, что ей плевать, принято или не принято это во Франции, но в Англии роженицам дают кислород. И мне дали… У нашей мамы удивительная способность: когда мы в ней сильно нуждаемся, она всегда оказывается рядом.
– Согласна, – ответила Венеция.
Однако эти восторженные слова не помешали Адели в тот же вечер сильно, почти на грани разрыва, поссориться с матерью.
– Ну, рассказывай, как Люк, как его успехи? Думаю, Константен им очень доволен.
– Им там все довольны. Вскоре его должны избрать в совет директоров. Ты же знаешь, Люк – большая умница.
– Знаю. Меня всегда восхищали его профессиональные качества. Кстати, он уже добился развода с женой?
– Мама, Люк не может развестись с женой. Он ведь католик.