Наперекор судьбе

– Я и не представляла, какая же ты храбрая, – сказала Венеция. – Мы думали, ты настолько крепко вросла в парижскую жизнь, что едва ли решишься уехать. Сама помнишь свои доводы.

– Чего не сделает обманутая и разозленная женщина! Я была очень зла на Люка. Но чем дальше мы ехали, тем меньше и меньше меня задевал его обман. И конечно, я совсем не так представляла свой путь до Бордо. Кстати, очень многие поворачивали назад, в Париж. У меня тоже мелькала такая мысль. Но… я рада, что этого не сделала.

– А Люк?

– Я стараюсь о нем не думать, – помолчав, ответила Адель. – Обо всем, что связано с нашей совместной жизнью. Скорее всего, наше расставание будет долгим. Мне самой еще надо хорошенько обдумать и решить, чего же я хочу. Он ведь не давал знать о себе?

– Полное молчание. Мы постоянно пытались дозвониться до издательства Константена, но там молчали все телефоны.

– В издательстве молчали все телефоны? – удивилась Адель. – Но почему?

– Вообще все парижские телефоны молчали. Потом телефонистки даже не брали заказы. Отвечали: «Нет связи». Мы подумали, что немцы сразу взяли телефонную сеть под контроль и лишили Париж связи с внешним миром.

– Ты права. Они ведь это делали во всех странах, которые захватывали. – Голос Адели стал тихим и бесцветным. – Какая же я наивная! Думать, будто все останется прежним! Конечно, они первым делом установили контроль над телефонной сетью. Но может, Люк присылал письма?

– Нет. Даже если бы существовала такая возможность, с какой стати ему нам писать? Почему он должен думать, что ты здесь?

– Потому что я оставила ему письмо и написала, куда еду.

– Так. Теперь понятно. – Венеция умолкла, думая, чем утешить сестру. – Мне кажется, с французской почтой немцы поступили так же, как с телефонами. Прибрали к своим рукам. Кто разрешит посылать письма в страну, с которой они воюют? Мы с мамой так сразу и подумали.

– Я ведь ничего не знаю, что там сейчас. – В голосе Адель зазвучала тревога. – И никто не знает. Только слухи. Венеция, я так боюсь за него. Жутко боюсь. Как бы он себя ни вел по отношению ко мне.

– Я тебя понимаю. Ему сейчас гораздо хуже, чем нам. Парижанам вообще не позавидуешь. Увы, здесь никто из нас тебе помочь не может.

– Наверное, я все-таки должна была остаться, – вдруг сказала Адель. У нее сильно дрожал голос. – Остаться, дать ему шанс все мне объяснить. Я не имела права срываться с места и бежать, увозя детей. Ведь это и его дети. Я отвратительно поступила с ним. Мне даже страшно подумать, как он там сейчас. Я ведь угнала у него машину – его единственный шанс покинуть Париж. Венеция, как я могла?

– Послушай, – мягко перебила ее Венеция, – ты все сделала правильно. Особенно если учесть обстоятельства, в каких ты находилась. Ты взяла своих детей и уехала. Ты находилась в большей опасности, чем он. Ты знаешь, что Франция подписала перемирие? Фактически капитулировала?

– Да, мы на корабле что-то слышали. Как к этому отнеслись здесь?

– Англичане были в шоке. В это никто не верил. Я помню один заголовок, выразивший реакцию правительства: «Огорчение и изумление». Яснее не скажешь. Адель, тебе просто нельзя было там оставаться. Тебя сразу сочли бы врагом. Мне даже страшно об этом подумать. Если бы ты не уехала десятого числа, ты бы не уехала вообще. А он бы тебя опять уговаривал, убеждал. Интуиция тебе давно подсказывала: надо ехать. Может, он даже рад, что ты уехала. Нечего себя терзать.

– Наверное, если бы я не узнала, я бы осталась. А это так по мне ударило. Сейчас понимаю: мною двигали злость и обида. Меня как дерьмом измазали. Я должна почаще напоминать себе об этом.

– Вот-вот. Адель, он не пропадет. Приспособится к новым условиям. И не переживай из-за разной ерунды вроде машины. Уверена, он легко обзаведется другой.

– Возможно. Но дети. Какое право я имела забирать их с собой?

– Право матери. На кого бы ты их там оставила? Что ты говоришь? Неужели ты смогла бы уехать без них?

Адель долго молчала.

– Нет, конечно. Но… – Она вздохнула. – Наверное, с ним все будет в порядке. Я… я очень надеюсь. У него очень большая способность к выживанию.

– Вот и пусть ее развивает, – без тени симпатии к Люку произнесла Венеция. Потом, убедившись, что дети спят, спросила: – Слушай, а ты что, до сих пор его любишь? Я не про чувство вины спрашиваю. Не про жалость.

– Сама не знаю. Когда все обнаружилось, мне было очень больно. Наверное, что-то еще у меня к нему осталось. Но вряд ли я смогу ему доверять, как раньше. А доверие – самое важное.

– Да, самое важное, – подхватила Венеция. – Невероятно важное. Важнее не бывает.

Она подъехала к обочине, остановилась и вдруг заплакала, уронив голову на руль.

– Венеция, ты меня прости, – спохватилась Адель. – Какая же я бестактная стала. Даже не подумала… Дорогая, ну не сокрушайся ты так. Ты поступила очень разумно. Подвела черту.

– Это еще не все, – всхлипнула Венеция и шумно высморкалась.

– Ты о чем?

– О твоих словах. О том, что я поступила разумно. Развелась, подвела черту.

– А что еще тут может быть? Но наверное, есть. Я даже уверена, что есть, иначе ты бы не плакала. Скажи, в чем дело?

– Я беременна, – ответила Венеция.

* * *

– Мне очень, очень жаль, но я… ухожу.

Она улыбнулась ему, видя, как он медленно переключает внимание с текста своего обращение на ее слова. Со своего благословенного призыва к правительству не облагать книги покупательским налогом. В последние дни он и Селия только и занимались доработкой и шлифовкой текста обращения. На его губах появилась ответная улыбка. Его удивительная, мягкая, приветливая улыбка, которая очаровала ее с самого первого раза, когда Селия привела ее в дом на Чейни-уок и познакомила с ним. Даже тогда от его улыбки мир становился для нее менее пугающим. Удивительно, но эта особенность сохранилась и поныне.

– И куда же ты уходишь, Барти?

– Уол, вы прекрасно знаете куда. Сначала на призывной пункт. Потом в армию. Не смотрите на меня так. Мне все тяжелее сознавать свою бездеятельность в то время, как я могу принести пользу родине. Я просто должна уйти.

– Но…

Она пододвинула стул к его коляске, села, взяла его за руку:

– Смотрите, Джайлз сейчас во вполне безопасном месте, и не где-то, а в пределах Англии. Хелена говорит, что он останется там еще на какое-то время. Адель вернулась домой. Конечно, больше всего вы боитесь за Кита. И все же вам сейчас легче. Вам обоим. И потому я прошу освободить меня от моего обещания.

Оливер долго молчал, глядя на нее, потом сказал:

– Помнится, ты обещала задержаться лишь ненадолго. Ты очень тщательно сформулировала свое обещание, – улыбнулся он. – Ты всегда привыкла четко выражать свои мысли. Дорогая Барти, ты ведь знаешь, как много ты для меня значишь. Не смотри на меня так. Я лишь хотел убедиться, что ты знаешь.

Она почувствовала, что слезы совсем рядом: неожиданные и горячие.

– Уол, я знаю. Конечно же знаю. И вы очень много значите для меня. Потому я вам первому и говорю. Так вы сможете привыкнуть к этой мысли.