Наперекор судьбе

– Простите меня, мистер Брук. Знаю, меня это ни в коей мере не касается, но…

– Вы совершенно правы, няня. Вас это ни в коей мере не касается.

– Но я чувствую, что обвинять Изабеллу – это несправедливо с вашей стороны. Ведь многие знают, что вы часто выступали в школах. Я о вас услышала задолго до того, как пришла в ваш дом. Я работала в другой семье. Там были две девочки. Они учились в школе, и однажды вы приехали в их школу, и они…

– Послушайте, вы ведь только что сказали, что вас это не касается. Добавлю: абсолютно не касается… Изабелла, ты меня поняла? Чтобы больше я не слышал о подобном твоем самовольстве.

– Да, папа, – прошептала Иззи.

– А теперь быстро заканчивай завтрак и отправляйся в школу. Няня, извинитесь за ее опоздание.

Когда он ушел, нянька взглянула на Иззи. Глаза девочки были полны слез. Даже на ее длинных ресницах блестели слезинки.

– Не плачь, Изабелла. Ты меня прости. Хотела тебе помочь, а сделала только хуже.

– Нет, вы ничего не сделали, – возразила Иззи, проглатывая слезы. – Вы не виноваты. Это просто…

– Просто – что? Расскажи мне.

* * *

Они опоздали совсем немного. Няня вместе с Иззи вошла в класс, где мисс Паркер заполняла классный журнал.

– Пожалуйста, простите Изабелле сегодняшнее опоздание, – громко сказала няня, обращаясь к учительнице. – Дело в том, что ее отец, Себастьян Брук… Вы ведь знаете, что он писатель… Он должен был срочно встретиться со своим издателем и не смог одолжить нам машину. Мы были вынуждены ехать автобусом.

– Ничего страшного. Я еще не начинала урок.

Глаза обеих женщин встретились, и они поняли друг друга без слов.

– Я очень надеюсь, что мистер Брук не опоздал на свою встречу. И конечно же, надеюсь, что к Рождеству он порадует всех нас новой книжкой «Меридиана времен».

– В этом можете не сомневаться, – уверенно ответила няня, будто Себастьян имел обыкновение обсуждать с ней подобные вопросы. – Я даже видела макет обложки… Не буду вам мешать. Всего вам доброго, мисс Паркер.

Иззи не была бы человеческим ребенком, если бы в этот момент не устремила торжествующий взгляд на свою недавнюю обидчицу.

* * *

Но даже восстановленная справедливость не принесла Иззи особой радости. С ее отцом происходило что-то странное. Он стал чаще раздражаться. Он кричал в телефонную трубку, кричал на добрую миссис Конли, кричал на нее саму, если она недостаточно бесшумно поднималась по лестнице. Но ко всему этому Иззи привыкла.

Ее тревожило, что в последнее время она несколько раз слышала странные звуки, доносящиеся из-за двери его кабинета. Странные и пугающие. Она слышала их и раньше, один или два раза. Если бы такие звуки издавал ребенок, Иззи сказала бы, что он плачет. А еще она слышала, как ночью отец бродит по дому. Она просыпалась и смотрела на свои часики. Время было позднее, очень позднее, поскольку маленькая стрелка показывала то на цифру 2, то на цифру 3. Однажды Иззи подкралась на цыпочках к двери и через замочную скважину посмотрела в коридор. Вид у отца был страшный, как у великана из его книжек. Он показался ей совсем старым. Волосы были всклокочены, а одежда вся измята.

Иззи не могла сказать, что любит отца. Она больше привыкла волноваться и беспокоиться за него. Больше всего на свете она хотела сделать ему что-то приятное. Почему – она и сама не знала, но чувствовала, что в какой-то мере несет ответственность за его вечно плохое настроение и угрюмый вид. Отец почти никуда не ходил, почти ни с кем не встречался. Значит, единственным человеком, кто мог его огорчить, была она. Совсем недавно, и опять ночью, Иззи слышала, как отца тошнило, причем несколько раз. В тишине спящего дома эти звуки были особенно страшными. Иззи испугалась за отца – вдруг он заболел? Надо будет поговорить об этом с Китом. Кит наверняка знает, что́ делать.

* * *

Кит по-прежнему оставался ее героем. Кита Иззи любила больше всех. Когда он к ним приходил, в доме становилось теплее и счастливее. С Китом она могла говорить о чем угодно, не подбирая слов и не боясь, что он начнет ее ругать за размахивание руками или громкий смех. Кит был уже совсем взрослым – целых шестнадцать лет – и высоким, как Себастьян, но всегда находил время, чтобы порезвиться с ней в саду. Он читал ей разные книжки, в том числе и папины. Кит научил Иззи разным интересным играм, и с ним она играла в карты, шашки и настольную игру «Людо». Себастьяну Кит тоже нравился. Отец почти не кричал на него и даже не возражал, когда они с Китом устраивали шумную игру в прятки.

Кит даже сумел уговорить Себастьяна, и тот разрешил поставить в саду качели для Иззи. Она часами качалась возле старой яблони, сливаясь с ритмом движений взад-вперед. Она любила смотреть на узоры ветвей и мысленно сочинять разные истории. Себастьян никогда не участвовал в их играх, но однажды, когда они с Китом играли в снап и она не заметила у себя двух одинаковых карт, отец вдруг слегка тронул ее за плечо и кивком указал на стол. Иззи мигом увидела одинаковые карты. Потом она несколько недель вспоминала отцовское прикосновение. Это было похоже на то, как вели себя отцы других девочек. В редких случаях, когда они с Китом пили чай, отец тоже садился за стол. С ними он почти не разговаривал, просто пил чай и читал газету. Но все равно он сидел с ними, а не запершись у себя в кабинете и не требуя, чтобы они говорили потише. Иззи иногда думала: если бы Кит вдруг поселился у них, ее жизнь стала бы значительно лучше.

* * *

Адель внимательно смотрела на Люка. Никогда еще она не видела его таким сердитым. Да, он бывал раздраженным, мрачным, погруженным в свои мысли. Но чтобы так измениться от ее слов… У него побелело лицо, глаза под густыми бровями стали почти черными, а губы втянулись внутрь. Их разговор происходил в Люксембургском саду. Они сидели на солнышке, рядом с памятником Мюрже. Люк очень любил этого писателя. Однажды он повел Адель в Гранд-опера на «Богему» и вдохновенно объяснял, почему выбрал именно этот вечер и что составляет славу французского романтизма.

Адель надеялась, что столь знаменитое место будет благоприятным для их разговора, но ошиблась.

– Значит, ты узнала об этом не вчера, – мрачно произнес Люк. – Как давно? Полагаю, несколько недель назад?

– Да, именно так. Но тогда папа находился в тяжелом состоянии и…

– И ты была настолько занята, что никак не могла мне об этом сообщить. Такую важную новость! Или ты решила, что для тебя она не такая уж важная? Или не настолько важная, чтобы делиться ею со мной?

– Люк, ну как ты можешь так говорить? Разумеется, я сочла это очень важной новостью. Но говорю тебе, мы тогда все очень беспокоились за здоровье отца. Я буквально не вылезала из больницы. Все мы. И потом, ты же знаешь, меня несколько недель не было в Париже. Я не хотела рассказывать тебе об этом по телефону. Не знала, как ты к этому отнесешься. Теперь знаю и вижу, что очень рассердила тебя своей новостью.

– Да, я сердит, – спокойным, но полным злости голосом ответил Люк. – Очень сердит. Как ты смела умолчать о своей беременности? Почему ты одна решала, о чем можно или нельзя рассказывать мне?

Адель вдруг тоже потеряла самообладание:

– А ты не заметил, что, когда дело касается наших отношений, мне все приходится решать самой? Если они вообще заслуживают такого названия.

– Что ты сказала? Наши отношения не заслуживают такого названия?

– Да, не заслуживают. Их нельзя назвать отношениями. Люк, ты ничего мне не даешь. Совсем ничего.