Наполеон - исчезнувшая битва

– Вам трудно поверить, что польза Франции, безопасность Парижа могут быть для кого-нибудь превыше всего?

– Для кого-нибудь... но не для вас. Я никогда не поверю, сир, что есть хоть что-то на свете, ради чего вы согласитесь перестать воевать.

Оба помолчали. Наконец Фуше спросил:

– Вы действительно думаете уехать в Америку?

– Уверен, что вы уже предупредили об этом англичан, - усмехнулся император.

– Я дам вам охранную грамоту от имени правительства.

– Временного, не забывайте постоянно добавлять это слово. От имени временного правительства императору Франции и королю Италии охранную грамоту даст вчерашний убийца короля. Смешно.

– А по-моему, логично. Убийце герцога Энгиенского даст охранную грамоту убийца Людовика Шестнадцатого, - ответил Фуше. И добавил: - Полжизни бы отдал, чтобы понять: что же вы задумали?

Император смеется:

– Этого вам никогда не понять. Точнее - не дано понять. Мечты цезаря и мечты лакея такие разные...

Фуше молча откланялся.

Император объявил:

– Мы покинем дворец, коли они так настаивают. Утром мы отправимся в порт Экс. А оттуда...
– Он замолчал.

– В Америку? - не выдержал я.

– В Америку...
– как эхо повторил он. - Но по дороге заедем в Мальмезон.

Тут заговорил кто-то из придворных (кажется, гофмаршал Бертран):

– Но, сир, осмелюсь сказать: нельзя терять времени. Союзники вот-вот войдут в Париж. Роялисты охотятся за вами...

Он не ответил. Пошел принимать свою любимую ванну...

Вскоре позвал меня.

Он лежал в ванне и читал "Записки о Галльской войне" Юлия Цезаря. Я вошел, держа в руках предусмотрительно взятую с собой тетрадь - решил записывать в нее важные события и мысли императора.

Он одобрительно взглянул на мою тетрадь:

– Спрашивайте, Лас-Каз.

– Сир, почему вы не повесили Фуше и Талейрана?

– А зачем? Талейран слишком любил деньги и женщин. Покуда он знал, что при мне можно хорошо зарабатывать и хорошо е...ся, - император любит солдатские выражения, - он служил мне верой и правдой. Умнейший человек! Сохрани я его, я и сегодня сидел бы на троне. За ним просто надо было следить - но неусыпно. Моя вина, что я не сумел этого сделать... Что же касается Фуше, здесь та же история: подлый лакей, оставленный повелителем без должного присмотра. Я всегда знал, что при первой неудаче они меня продадут. Но опрометчиво был уверен, что никогда не дам им такой возможности... Что ж, банальное: никогда не говори "никогда".

Я вопросительно посмотрел на свою тетрадь для записей.

– Записывайте, записывайте. Вы сейчас свидетель Истории.

Да, я свидетель. Я добросовестно записал события этих неповторимых дней: как император мог смести этих жалких говорунов, как он мог установить диктатуру, о которой умолял его весь Париж, и как он отказался это сделать. Но сейчас, глядя на него, преспокойно лежащего в ванне после того, как он отдал империю, я вслед за Фуше задавал себе вопрос: почему? Почему он, который пролил потоки крови, вдруг испугался крови? Или он... устал от крови?

Император засмеялся и тотчас ответил:

– Я сказал правду этому лакею Фуше - цезарем не становятся, им рождаются. И мысли Цезаря не понять тем, кто не рожден Цезарем. Не записывайте, это тоже банально. Знаете, понять Цезаря не дано было даже великому Тальма. Потому он так плохо играл шекспировского Цезаря. Я объяснял ему: "Когда Юлий Цезарь произносит тираду против монархии, он не верит ни единому своему слову. Так что эти слова нельзя произносить с пафосом, наоборот, - со скрытой насмешкой". Тальма не смог... Ах, мой друг, как я хохотал над слухами, будто я учился у Тальма искусству жеста! Нет, Цезарь не учится у актеров. Цезарь уже рожден великим актером.

– И вот тогда он сказал: - Какую прекрасную книгу оставил Цезарь! Мы с вами позаботимся о том же.
– И замолчал.

– Я не понял, сир...

– Нет, поняли.

Читал мысли! Конечно, я понял (именно тогда понял): он уже думает об изгнании и решил взять меня с собой. Ему нравилось, что я записываю за ним. Тогда же он спросил меня: "Вы, кажется, отлично знаете английский?" И я решил, что он думает об Америке. Но скоро мне придется понять истинное значение этого вопроса.

В ту ночь я помогал императору. До трех утра мы сжигали его бумаги, наполнив пеплом весь камин. И только в четвертом часу император отправился спать, а я - домой.

Жена не спала. Я рассказал ей о предложении императора.

– Я должен оставить вас, надеюсь, ненадолго. И еще надеюсь: ты поймешь меня.

Она поняла меня... и заплакала.

Но когда я сказал, что хочу взять с собой сына ("Быть рядом с самым великим человека столетия - это большое счастье и самая лучшая школа"), началась бурная сцена с рыданиями и истерикой. Но я настоял.

Я так и не смог лечь спать. Выпил кофе и разбудил сына. Мне пришлось долго ему все объяснять. Договорились, что он приедет ко мне в Экс через пару дней. Я поцеловал жену, и мы простились. На сколько? Знает один Господь... В семь часов утра я вернулся в Елисейский дворец.

Мы покидаем столицу. Император проехал по Елисейским полям, остановил коляску у недостроенной Триумфальной арки и долго глядел на нее...

Больше он никогда не увидит Париж.

Свита прямой дорогой отправилась в Экс. Но сам император, граф Коленкур, гофмаршал Бертран, несколько офицеров и я должны были остановиться на пару дней в Мальмезоне.

Этот дом император купил Жозефине после свадьбы и оставил ей после развода. Она жила здесь с дочерью Гортензией и внуком. И здесь она умерла меньше года назад, император был тогда на острове Эльба.

Он хотел проститься с домом, который видел столько его побед и где он был так счастлив.

По дороге он сказал мне:

– Любовь толпы... После отречения...
– Он засмеялся.
– Теперь следует говорить "первого отречения" - мне пришлось покидать Францию переодетым!.. И что я услышал после стольких лет величия, которое дал своей стране? "Смерть тирану!" - кричала толпа. И комиссары союзников, ехавшие со мной, попросили меня... переодеться. Мне пришлось снять мундир, в котором я завоевал славу Франции, и надеть штатский сюртук. На шляпу мне нацепили белую роялистскую кокарду. Но самое смешное - мне предложили назваться британским именем! Нет, я не уезжал - я бежал из страны, которую сделал повелительницей мира. Бежал под именем ее врагов!

"Говорят, Людоед уносит ноги. Надеюсь, его прикончат по пути", - я услышал это в первой же харчевне, где мы остановились. Перепуганные комиссары попросили поспешить с обедом, им показалось, что хозяйка меня узнала. В карете на всякий случай они предложили мне опять переодеться - на этот раз в австрийский мундир. Последнее, что я увидел на французской земле, - свое чучело. Вымазанное дерьмом, оно качалось на виселице. И я мог сказать: "Ты был прав, презирая людей!"

"Но теперь-то ведь все было иначе! Они боготворили его, несмотря на гибель своих мужей, братьев и сыновей при Ватерлоо".