Наречия

— Да вы сумасшедшая! Немедленно прекратите такую болтовню! — взорвалась я.

— И не подумаю, — спокойно отреагировала Глэдис. — К тому же я подозреваю, вам и самим этого не хочется.

Лайла посмотрела сначала на меня, потом на Глэдис, потом на пирожное. Мне показалось, будто я снова вижу Адама, как в те тихие мгновения, когда все неожиданно становится крайне серьезным. С нами уже и раньше случались такие мгновения, чаще всего в барах. Вот и этот точно такой же.

— Да, — наконец ответила Лайла. — А вы серьезно?

— Существует только один способ проверить, — ответила Глэдис и встала. — Нет, о чем это я говорю! Существует уйма способов! Как в казино!

— А мы и так в казино, — ответила Лайла. — И каковы шансы?

Глэдис не ответила, а может, мы просто не расслышали ответ, потому что в следующее мгновение запищал бипер. Нет, он действительно пищал!

— О боже! — прошептала Лайла. — Если только мне не мерещится, надо срочно позвонить в больницу! Я должна позвонить и проверить.

— Телефон за углом, — сказала Глэдис.

— Я пойду с тобой, — сказала я Лайле. Она поднялась и оперлась на меня, не сводя глаз с пожилой женщины за нашим столиком, и я ощутила, как меня обдало теплой волной, и виной тому был не выпитый коктейль. Это была любовь — впрочем, я и сама это знала. Мы вышли из зала и больше так никогда и не увидели Глэдис. Конечно, приборчик вполне мог запищать по ошибке. Лайла торопливо бросала в прорезь телефонного автомата монетки. Кстати, телефон стоял рядом с игральными автоматами, словно администрации казино было все равно, каким образом вытягивать из посетителей деньги. Я не сводила с Лайлы глаз, пока она разговаривала с кем-то на том конце провода, точно так же, как в ту минуту, когда она показала шрам Гэсу, и от этого я любила ее еще больше. Нет, это действительно любовь — быть с кем-то рядом, там, где вам хотелось быть, и наблюдать, как к человеку возвращается жизнь. Главное, в такие мгновения совершенно не думаешь о себе. Почему она должна стать другой, эта ваша любовь, даже если смерть напоминает о себе ледяным дыханием? Лайла посмотрела на меня, подняла большой палец и повесила трубку, прекратив разговор с тем, кто находился на том конце провода.

— Они готовы убить тебя на месте, — сказала она и расплылась в улыбке. — Пищит по-настоящему. Мы еще можем успеть на последний паром, и к завтрашнему дню меня прооперируют.

— Тогда чего же мы ждем? — спросила я.

— Ты думаешь, это Глэдис? — просила Лайла. — Что-то вроде…

— Глэдис сказала, она здесь для того, чтобы служить примером. Обещаю тебе, Лайла, пока ты будешь под наркозом, я проведу расследование. Только давай поторопимся, слышишь, поторопимся.

— Ты только послушай себя, — ответила Лайла и первой направилась к выходу. — Ты сегодня слишком пьяна. Тебе нельзя садиться за руль. — И она хлопнула в ладоши, как когда-то на каждый свой день рождения, когда в нимбе свечей появлялся торт, и ее друзья, которых с каждым годом становилось все меньше и меньше, исполняли все ту же старую песню. — Я сто лет не садилась за руль. Ура!

Ура! Мы вышли навстречу сырому, странному дню, и у нас перехватило дыхание. Каким-то чудом залетевшие сюда чайки клевали остатки жареного цыпленка, которые выбросили из казино, и рядом со спиральными облаками я заметила какую-то другую птицу. Она отчаянно хлопала крыльями, пытаясь противостоять силе ветра, но ее все равно относило в противоположном направлении. Лайла взяла у меня ключи.

— Ну давай же! Поехали!

Мы включили ту же музыку, что и на пути сюда, и я сидела, барабаня пальцами по стеклу, а Лайла тем временем заводила машину.

— Ты не представляешь, что это значит, — пропела певица, которая, наверное, в своей жизни делала вещи и похуже, чем перевязывание кровоточащих запястий Адама полотенцем, оставшимся от матери Лайлы. — Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я.

Оригинальные исполнители песни — это компания сверкающих ослепительными улыбками белых мужчин, но версия, которую я и Лайла слушали сейчас, звучала в женском исполнении, отчего вся песня приобретала некую страстность и в то же время мудрость. Я увеличила громкость — пусть поет. Я провела всю свою жизнь, разъезжая по городу на машине вместе с Лайлой, и поп-музыка сообщала нам о том, что происходит и как происходит, и я не мечтала ни о чем большем. Мы свернули на главную автостраду и стрелой полетели на юг. Мы с Лайлой распевали во все горло, а промозглая зимняя погода становилась все безумнее.

— Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я, — пели мы, мчась мимо вековых елей. В Бейнбридже мы заправились, не рассчитавшись за бензин, что, кстати, в наши дни становится делать все труднее и труднее, поскольку, как мне кажется, наивные простачки давно перевелись или же прячутся где-то в другом полушарии. Не успела Лайла вырулить за угол, как альбом закончился. Девушки всегда в пролете, даже в воскресенье Суперкубка, независимо от того, в чью пользу складывается игра.

Евреи — не островная нация, если не считать Манхэттен с его многочисленными путями к бегству — мостами, невидимыми глазу тоннелями, такси, которые при необходимости доставят вас на край света — таков закон. Мы предпочитаем места, где есть несколько выходов, потому что, как свидетельствует история, у нас всегда возникали трудности, если нам надо было выйти вон. Мы неизменно мешкаем в дверях, собираясь домой после того, как навестили родителей, мы забиваем проходы в синагогах, однако взятка на границе — нет, этот фокус не пройдет, и тогда мы снимаем туфли и садимся в поезд. Никому еще не удалось исправить подобное.

Это проклятие лежит на нас, вот почему, когда мы свернули за угол, Лайла нажала на тормоз — лавина машин на дороге, что вела к парому, тоже застыла на месте. Красные огоньки автомобилей вытянулись в праздничную гирлянду, вот только праздник этот был не для нас.

— Что там стряслось? — спросила я у парня, сидевшего за рулем изъеденного ржавчиной седана.

Он тоже опустил оконное стекло.

— Через залив не переехать. Последний паром отменили. По крайней мере я так слышал. Кажется, стряслась какая-то авария, но никто толком ничего не знает.

— Кто-то же должен знать, — возмутилась я. Полная пьяного куража, я вышла из машины и показала Лайле большой палец.

— Возвращайся назад, — велела она мне.

— Парень в будке, где продают билеты, наверняка должен что-то знать, — ответила я, направляясь вдоль квартала красных фонарей.

— Я имею в виду, — пояснила Лайла и машинально вытерла глаза, — чтобы ты возвращалась назад после того, как все выяснишь. А то еще влюбишься в парня, что торгует билетами, и больше не вернешься ко мне.

У нас над головой раздался какой-то треск, словно в небе пролетел самолет, но уже стемнело, и потому ничего не было видно. Народ принялся жать на клаксоны, от чего вокруг стоял оглушительный гогот огромной стаи гусей.

— Я здесь, — сказала Лайла и грустно улыбнулась. Инструктор по вождению говорил нам, что значит этот сигнал. То есть он значит вовсе не то, что мы думаем, не: «Эй, ты, давай живее поезжай вперед, а не то тебе не поздоровится!», а всего лишь: «Я здесь».

— Скоро вернусь, — сказала я ей, хлопнула дверью и побежала по асфальту к будке, где принимали плату за паром. Там с продавцом билетов уже препиралась какая-то женщина в комбинезоне. На значке у продавца билетов было написано: «Томас». Я разглядела у него за спиной то, что он захватил с собой на работу: чашку кофе и потрепанный блокнот. А еще он курил, и на грязном прилавке стоял телевизор экраном внутрь. Из его динамика доносился приглушенный рев толпы. Продавец билетов смотрел розыгрыш Суперкубка.