Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)

– Хорошо, я буду держать тебя в курсе.

Джордан встал и направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда его остановил голос брата:

– Спасибо, Джордан, я понимаю, ты только ради меня…

На сей раз он перебил мэра. Кристофер Марсалис к этому не привык.

Джордан обернулся, и ледяной тон его вмиг разрушил воцарившееся было меж ними согласие.

– Позволь мне на сей раз побыть эгоистом. Искуплением своей вины займись сам, а мне надо искупить свою.

– Так или иначе, спасибо тебе, Джордан. Я этого никогда не забуду.

Джордан не сдержал горькой усмешки.

– Такого я, по-моему, от тебя еще не слышал.

При этих словах Кристофер заметно помрачнел. Закрывая за собой дверь, Джордан мысленно пожелал брату полного бесчувствия. Оставаться в четырех стенах наедине с кошмарным призраком – тяжкое испытание даже для закаленного мэра.

8

– Вот. Крепкий, черный, без сахара. Как ты любишь.

Аннет поставила перед ним чашку «эспрессо».

– Спасибо, Аннет. И счет, пожалуйста.

– Хозяин сказал – фирма угощает.

Джордан повернул голову к Тиму Брогану, сидевшему за кассой, и кивнул в знак благодарности. Официантка указала на телевизор, работавший без звука в противоположном углу бара. По экрану летал на метле Гарри Поттер, увлеченный партией в квиддич. Аннет чуть понизила голос, и это как будто отгородило Джордана от остального мира.

– Мы слышали новости, Джордан. Жаль парня. Неприятная история – уж в них-то я понимаю.

– Жизнь тоже история не из приятных, Аннет. Еще двенадцать часов назад я думал, что перестану быть завсегдатаем этого ресторана. А видишь…

Он поднял чашку и провозгласил тост, такой же горький, как и кофе в ней.

– За несостоявшиеся путешествия.

Аннет поняла, что скрывается за этой фразой, и улыбнулась ему – искренне и грустно.

– За отложенные, Джордан, только за отложенные.

Лысый толстяк с перемазанной кетчупом физиономией замахал руками из-за соседнего столика, и Аннет пришлось вернуться в мир, где она обитала по восемь часов в день плюс сверхурочные, как в этот вечер.

– Сию минуту.

И ушла, оставив Джордана наедине с мыслями, которые вполне разделяла. История и впрямь неприятная. И если он не ошибается, вскоре станет еще неприятней, если это вообще возможно. Когда он покинул кабинет брата в Грейси-Мэншн, заключение о вскрытии еще не прибыло. Но Джордан дожидаться не стал: пускай Кристофер один предается отцовским чувствам и долгу мэра (кто знает, какая из двух ролей сейчас труднее).

Он позвонил Буррони и пригласил его отужинать на углу Шестой авеню. Уже допивая кофе, Джордан увидел полицейского в первом окне, затем во втором – так он переходил из одного окна в другое, пока не дошел до двери.

Буррони был все в том же замшевом пиджаке и той же черной шляпе с прямой тульей, что и утром. Он вошел и обвел взглядом помещение. Заметив Джордана, решительно двинулся к столику пружинистой походкой футболиста. В руке у него была зажата сложенная вдвое спортивная газета, из которой торчал листок желтого цвета.

Он подошел к столику, но садиться не спешил, нарисовав на лице явственное желание очутиться в другом месте и в другой компании.

– Здравствуй, Джордан.

– Садись, Джеймс. Что будешь пить?

– Швепс. Я при исполнении.

Джордан пропустил мимо ушей интонацию, которой была сдобрена последняя фраза. Детектив сел напротив, положил на стол газету. Листок высунулся чуть больше, и Джордан разглядел на нем буквы НЙПУ. [4]

– Поставим точки над «i», Марсалис.

4

Нью-Йоркское полицейское управление.

Джордан взглянул на него в упор и скривился.

– С большим удовольствием.

– Ты меня явно недолюбливаешь, но это момент несущественный. Гораздо важнее то, что я тебя недолюбливаю. Более того – мне совсем не нравятся эти игры. Однако мне очень жаль твоего племянника.

Заранее зная, куда приведет этот разговор, Джордан пресек его в зародыше:

– Стоп, стоп. Я не знаю, что тебе наговорили, и знать не хочу. Главное – чтобы ты выслушал, что я тебе скажу.

Буррони снял шляпу, положил ее на свободный стул и откинулся на спинку, выжидательно скрестив руки.

– Я слушаю.

– Моего племянника тебе совсем не жаль. По-твоему, таких, как он, убивать надо, миру это только на пользу. Ну и ладно, это твое личное дело. А меня, уж пожалуйста, перетерпи. Нам с тобой детей не крестить, Джеймс. Работа есть работа, мы оба за нее взялись. У меня свои резоны, у тебя свои. И дивиденды у нас с тобой разные…

Буррони поставил локти на стол и глянул на Джордана в упор. Тишина вдруг сделалась звенящей.

– Если ты про тот инцидент в отделе министерства, то учти, я…

Джордан не дал ему закончить.

– Я знаю, что ты. И про тебя, и про других знаю. И все годы знал, когда был, как ты, при исполнении. Мне всегда казалось, что хороший полицейский может иметь маленькие слабости, в конечном итоге их можно сбросить со счетов. Если же слабости большие, то он перестает быть хорошим полицейским и становится сволочью. Это пусть решает суд. Но теперь кое-что изменилось в моих взглядах, и это, Джеймс, как раз очень существенно.

– А именно?

– А именно мне на вас глубоко наплевать. Я согласился поставить точку в этой истории по своим мотивам. И дело не только в том, что убили моего племянника. После того, как точка будет поставлена, я сразу уеду туда, куда собирался отбыть сегодня утром.

Подошла официантка, поставила стакан светлой пузырящейся жидкости на стол и молча удалилась. Джордан на время замолчал. Буррони, воспользовавшись паузой, отхлебнул швепса.

– Это что касается меня. Теперь о тебе. Ты арестуешь убийцу сына мэра, тебе достанутся все лавры, ты станешь героем, звездой и забудешь о мелких взятках, которые брал, когда давали.

Кивком он указал на газету, принесенную Буррони.

– На скачках играешь или в футбольном тотализаторе?

– Ну и скот же ты, Марсалис.

Джордан еле заметно усмехнулся.

– Не иначе, это у нас в роду.

И вновь наступила пауза для оценки потерь и зализывания ран с обеих сторон. В конце концов Джордан решил объявить передышку и вывесить если не белый флаг, то хотя бы платок.

– А это что? – показал он на желтый лист.

Детектив вытащил листок из газеты, развернул и подтолкнул по столу к Джордану. Джордан догадался, каких усилий это ему стоило.