Нарисуй Италию

– Алло.

– Привет, Лёш.

– Привет, мам.

Повисло неловкое молчание.

– Лёш, ты думаешь возвращаться или нет?

Он вздохнул, ответа на этот вопрос он и сам не знал.

– Ещё не решил.

– Решай уже что-нибудь. Кто-то должен заниматься пасекой. Мне это уже не по силам. Если тебе это не надо, я поговорю с Филипчуком. Он и так помог: из зимовника вынес ульи, сам осмотрел приплод и маток. Сказал, что готов купить все семьи вместе с уликами. Но ты же знаешь, чего хотел отец.

Алексей оттянул ворот футболки, будто он его душил.

– Я помню. Дай мне пару дней. Я точно решу, что делать. Пока ничего не продавай. А Филипчуку заплати. Я пришлю деньги.

– Хорошо. Как ты там?

– Всё хорошо. Я позвоню тебе позже.

Алексей отключился первым. Эти разговоры о возвращении в родной посёлок его жутко угнетали. Он не хотел ехать в Комсомольский. Не просто так в восемнадцать лет сбежал оттуда. Его тяготила эта жизнь, постоянные напоминания, что пасека перейдёт ему и настанет его очередь заниматься пчеловодством, убивали своей предопределённостью. Его лишили выбора, заранее навязав предначертанный сценарий жизни.

Брат почему-то по этому поводу не переживал, удрал сначала в Питер, а потом и за границу. Оттуда его теперь не так-то просто достать. После похорон отца, Иван задержался всего на день, убедился, что Лёша присмотрит за мамой и сразу же улетел обратно в Германию. А ведь когда-то ещё в детстве именно Иван собирался продолжить дело отца. В живописном Комсомольском ему всегда нравилось и к городской жизни он не стремился. Алексей же ещё в старших классах заявил, что уедет за тридевять земель и ему никогда больше не придётся выращивать укроп для салата и курей для бульона, а знания о медоносах и болезнях пчёл он просто сотрёт из памяти.

А вышло всё вот так. Отец умер не внезапно, долго болел. Не жаловался и не требовал повышенного внимания, тихо угасал, глядя в окно на тихий опустевший сад, ощущая себя таким же засыпающим деревом. В один из солнечных осенних дней, он попросил сыновей приехать. Вот тогда и состоялся у них разговор.

Увидев в дверях растерянного Алексея, Евгений Прокопьевич подозвал его.

– Ты первый добрался. Как дорога?

Лёша сел на край кровати, коснулся сморщенной кожи на руке. Если раньше отец выглядел моложе своего паспортного возраста, благодаря ровной осанке и блеску в глазах, то теперь года догнали его, а болезнь превратила в старика.

– Доехал быстро. Ванька уже в Москве, завтра, наверное, приедет.

– Я как трутень, которому не суждено пережить зиму, – он перевёл взгляд на вишнёвый сад за окном, глубоко вздохнул. – Как пахнет жизнь. Мне не грустно уходить, я пожил достаточно. Жаль оставлять Полю. Она сама не справится.

– Я помогу маме.

– Лёш, – взгляд Евгения Прокопьевича стал жёстким, – ты должен быть тут. Это твоё место. И пасека, и сад – это всё твоё. Ванька уже не вернётся. Обещай, что не оставишь дом.

Алексей растерялся. Не хотел расстраивать отца, но и лгать не хотел. Молча кивнул.

Этим согласием он и загнал себя в угол. Мама знала об этом разговоре и уже миллион раз после смерти отца напомнила о его опрометчивом обещании. Он не хотел возвращаться, теперь ещё больше, чем месяц назад. Его тянуло в Москву.

Узнав от друга, что Марина в столице, он хотел броситься ей навстречу в тот же день. Метался, звонил в авиакассы, даже добрался до железнодорожного вокзала, но там остановился, буквально рухнул на скамью. Да, она в Москве и, если верить словам Даниила, одна, работает и живет там уже больше года. Но в их отношениях это ничего не меняет. Она его не любит и вряд ли когда-нибудь сможет ответить на его чувства взаимностью. Он осознавал это, но сердце рвалось к ней в глупой надежде, что он сможет её покорить, сможет влюбить в себя. А если нет, его любви хватит на двоих. Говорят же, что в паре один любит, а другой позволяет себя любить. Пусть она только позволит. Даже если в ней никогда не вспыхнет страсть, он постарается сделать её счастливой, перевернёт мир, чтобы она забыла того, кто её оставил. Алексей никогда не видел этого мифического мужчину, отвергнувшего Марину, но ненавидел его всем сердцем. Как можно было отказаться от этой колдовской русалки? Как?

В таком раздрае он бродил весь день. Сердце рвалось в Москву, а разум холодно твердил: тебя там не ждут, ты ей не нужен. Лучше бы он вообще не знал, что она в Москве и одинока. За четыре года почти свыкся мыслью, что она чужая и никогда не будет ему принадлежать. Хранил в памяти их единственную ночь, как драгоценный дар, постепенно его грусть стала светлой. А теперь всё сначала. Снова эти мысли, это отчаяние… Он сам себя ненавидел за эту ненормальную, больную любовь, пропитанную морской солью и горечью несбывшихся надежд.

Он брёл по улице, не замечая ни людей, ни дождь, по южному обычаю сдобренный шальной грозой. Со стороны Алексей напоминал сумасшедшего, сбежавшего из психиатрической лечебницы и забывшего, куда и для чего бежал. Прошло уже два дня с тех пор, как новость о Марине прижгла ему и без того изуродованное сердце, а он продолжал метаться, сохраняя при этом видимость инертного спокойствия. Костя если и заметил, что с другом творится что-то неладное, не лез с советами и не пытался раскрутить на задушевную беседу. Да и Леру умудрился удержать от расспросов.

Вот и сегодня утром пришлось улизнуть из квартиры. Воскресенье началось с хихиканья и вполне узнаваемых звуков за стеной. Решив не смущать влюблённую парочку, Алексей быстро привёл себя в порядок, натянул первую попавшуюся свежую футболку, джинсы и вышел на улицу. Почти сразу желудок напомнил, что он не позавтракал, пришлось искать какое-нибудь приличное кафе, где можно выпить кофе без угрозы для здоровья.

Он пошёл на запах выпечки, почти сразу наткнулся на кондитерскую с открытой террасой, выходящей прямо на тротуар. Невысокий заборчик чисто символически ограждал кафешку от улицы. По краю полосатого тента свисали кашпо с неестественно яркими растениями. Немногочисленность посетителей настораживала, но искать другое место для завтрака не хотелось, да и аппетит разыгрался не на шутку. Алексей занял столик у белого заборчика, сразу же заказал крепкий кофе. Немного подумав, решил позавтракать плотнее и добавил к заказу яблочный штрудель и мороженое.

Через два столика от него расположилась шумная компания. Они громко смеялись, о чём-то спорили, постоянно обращали на себя внимание. Только одна девушка вела себя вполне прилично и регулярно одёргивала излишне оживлённых друзей. Красивая, светловолосая, удивительно аристократичная, будто выпала из прошлого века в нынешний и до сих пор не может сродниться с реальностью.

Безобразней всех вела себя девушка с ярко-зелёными волосами. Она раскачивалась на стуле, закинув ноги на угловую тумбу. Отломила кусок булочки и кинула в парня, сидящего напротив неё. Тот попытался поймать съедобный снаряд ртом, но вместо этого едва не упал вместе со стулом на спину. Несостоявшееся падение вызвало новый приступ хохота.

Алексей невольно улыбнулся. Их незамутненное взрослыми проблемами искреннее веселье выплеснулось наружу и зацепило его остров одиночества. Отпало желание смотреть на них свысока и осуждать. На какое-то время смех утих, послышался приглушенный шёпот. Они подозвали официантку, расплатились за свой скудный заказ и покинули кондитерскую. Правда не прошло и пяти минут, как зеленоволосая особа вернулась.

Сначала Алексей решил, что она что-то забыла. Но девушка обошла столик, который они занимали ранее, и двинулась в его сторону. Замерла, держась за спинку стула. Вперив в него светло-карий взгляд, рассматривала излишне пристально, с какой-то въедливой тщательностью, без тени смущения или симпатии.