Нарисуй мне дождь

— Но, если есть ясновидение и яснослышание, то почему до сих пор не изобрели яснонюхания? — отшучивался я, считая, что трудно объяснить другому то, чего сам не понимаешь.

Меня не интересовали эти модные изыски. Я не хотел знать того, что ждет меня впереди. И я знал, почему не хотел заглядывать в будущее, я мог его увидеть, иногда в подробностях. Порой меня посещали, на первый взгляд, совершенно бессмысленные, бесформенные мысли, я их сразу отличал от других и боялся додумывать до конца. Случалось, я не успевал вытеснить их из своего сознания на стадии формирования, и они выстраивались в логический ряд, и не раз фатальным образом сбывались в моей жизни. Мало кто задумывался над тем, насколько важно то, что от нас скрыто будущее, и мы не знаем об испытаниях и ужасных несчастьях, поджидающих нас впереди. Зная о них, мы не смогли бы наслаждаться настоящим, и жизнь превратилась бы в затянувшуюся пытку в ожидании предначертанного. Нет, я не хотел заглядывать в будущее.

Странен и запутан мир людей, внутренний, еще более, чем внешний. Одни люди, живут отягощенные сознанием неминуемой смерти; другие, уверены, что будут жить вечно. Лишь животные живут без завтра, - теперь и сейчас, и я им завидовал.

Глава 6

Тесная духота кинотеатра имени Довженко.

Под громыхание жизнеутверждающей, подавляющей все живое симфонии, разматывалась черно-белая лента очередного «секретарского» фильма. Опрометчиво усевшись посреди длинного ряда, переполненного людьми зала, я и Ли стали заложниками кинопроката. Пришлось отсидеть весь фильм и хочешь, не хочешь, но смотреть очередную стряпню на производственную тему.

— Полная херня! — уже через несколько минут вынесла свой вердикт Ли.

На экране с черепашьей скоростью разворачивался грандиозный конфликт между несознательным директором завода и его сознательным парторгом. Их мышиная возня на протяжении всего фильма происходит в кабинете у директора в атмосфере неустанных поисков, смелых дерзаний и биения творческой мысли. Периодически, удушающе долго, демонстрируются вдумчивые лица директора завода, секретаря партийной организации и представителя рабочего класса уборщицы тети Шуры, раз за разом выныривающей вместе со своими рабочими инструментами из недр туалета. Под непроницаемым покровом своего молчания они тщательно срывали глубокие мысли, гениальные идеи и страсти, бушующие в их пламенных сердцах. Обо всем этом зритель был обязан додумываться сам, созерцая их плакатные физиономии.

— Сплошное мордопредставление! — не выдерживая, в особо затянутых местах восклицала Ли.

За напускной значительностью зияла пустота бездарных кинематографистов. И все это нагромождение абсурда восхваляло борьбу хорошего с лучшим, где все правы, но есть и правее. Ничего не поделаешь, знали куда идем, но не предполагали, что нас угостят подобной бурдой. Вырвавшись наконец из этой душегубки, мы с облегчением вдохнули свежий ветер свободы, но нас быстро остудил мелкий, насквозь пробирающий дождь. Его холодные капли сегодня, как никогда остры.

— От этих контрастов в самый раз под паровоз… — тяжело вздохнула Ли. — Ну и кинуха, истинно духовная пища! А как он его в конце поучал, как надо жить и работать, прям настоящий «батька и отец родной», аж плакать хочется.

— Да, но неудобно было уходить посреди сеанса, да еще со средины ряда… - попытался оправдаться я.

Ведь это я пригласил ее в кино. В навязанном партией и правительством режиме единомыслия других фильмов не выпускали, разве что изредка запускали какую-нибудь кинокомедию, наподобие «Веселых ребят», «Трактористов» или «Королевы бензоколонки».

— Что это у тебя все «посреди» да «со средины», пластинка заела что ли? — с несвойственной ей едкостью бросила она. — Мог бы подняться и выйти, если не нравится давиться этой блекотой. Или побоялся, что в зале сидят ваши, институтские, засекут и возьмут на карандаш? Ладно, бачили очі, що купували, їжте тепер, хоч повилазьте¹⁷. Трактором не затянешь меня больше на совковый фильм, сами жрите этот нафталин!

— Так-то оно так, тилькы тришечкы не так… — словами известного персонажа пытаюсь отшутиться я.

Не могу понять, отчего она так расстроилась. Всегда веселая, ни на минуту не умолкающая Ли, молча вглядывается под ноги, старательно обходя лужи.

— Сама знаешь, пойти некуда. Во всех кинотеатрах показывают один и тот же фильм, - одну и ту же блевотину. И не боюсь я никого, — вяло оправдываюсь я, нам обоим все это хорошо известно.

Холод и дождь, да еще этот фильм окончательно убили настроение. Было сыро и бесприютно. Быстро темнело. Сумерки поглотила зыбучая мгла, тоскливая морось серебрилась в фарах машин. Ступив в глубокую лужу, я про себя упомянул о черте. Пора по домам, но расставаться в таком миноре не хочется. Все тот же вопрос, куда пойти? Куда податься?.. Ответ известен, — некуда. Жизнь в этом городе замирает с наступлением темноты, ведь завтра рабочий день. Здесь все подчинены одной идее фикс: «Скорей бы завтра - да снова на работу», а профессия сталевара здесь передается половым путем. Так, в повседневной работе и сне коротает жизнь местное население, большинство из них спят всю жизнь, ни разу не проснувшись. Сонное царство скуки - наша тоскливая реальность. Поневоле возникли крамольные мысли о возможностях вечернего времяпровождения в Париже или, на худой конец, в Нью-Йорке. Но выбора нет, надо возвращаться на круги своя: Ли, в коммуналку, к вечно недовольным старикам-родителям, а мне, в кишащий муравейник общежития.

Мы укрылись под узким козырьком тускло подсвеченной витрины Центрального универмага. Из-за стекла на нас печально глядел багрово-красный муляж с содранной кожей, наглядное пособие мышечной системы человека, с живыми, томящимися глазами. Мы стояли, обнявшись, стараясь согреться. Нас было двое и мы никому были не нужны, кроме друг друга. Мы хотели переждать дождь, но он был сильнее нас. Он сыпал мерно, неторопливо, и не было ему конца. Нас окружала гнилая, пронизывающая насквозь сырость. Эх, знать бы, как противостоять бездушной враждебности природы! Я целовал холодные капли на ее щеках, вдруг!..
– они стали горячими и солеными. Ничего не понимая, я отстранил ее от себя, глянул в глаза. Ли стояла, зажмурившись, лицо ее исказила гримаса, губы странно растянулись, линия рта стала квадратной, и она всхлипнула!

— Не надо, прошу тебя… — растерянно прошептал я, ее слезы меня сразили! Я никогда не видел Ли плачущей, я даже представить себе не мог, что она может заплакать.

– Не плачь, посмотри, ведь я же не плачу… Все это пустяки, еще будет много хорошего и фильмов и солнечных дней, у нас еще будет наше лето, пройдет немного времени и оно к нам вернется, мы вместе и это главное, а не вся эта шелуха. Не плачь, моя белая чаечка, пожалуйста, я очень тебя прошу, — я изо всех сил старался ее утешить.

— Меня сегодня вызывали в милицию, хотят привлечь к уголовной ответственности за тунеядство, сказали, будут судить, — сквозь слезы вымученно улыбнулась Ли. — Один самодовольный такой ментяра, жопа вдвое шире плеч, важно так мне выговаривал: «Вы не выполняете свой гражданский долг перед обществом. У нас, кто не работает, тот не ест». Я слушала-слушала, думаю, гони свою пену, только отцепись. А потом, противно стало - край! Не выдержала и спросила: «А пить у вас можно? У вас же это поощряется?» И вообще, говорю, что ем я мало, по сравнению с некоторыми, креслозадыми… Зато с детства, только научилась писать, знаю, как пишется: «Мы — не рабы!»

Ну, что им от меня надо?! Почему я должна делать все, как все и быть, как они? Почему, кто-то, с полным отсутствием мозговой части черепа будет мной помыкать, кто дал им право указывать, как мне жить? Никто не заставит меня подчиняться их фарисейским законам, я никогда не буду делать то, чего не желаю!

Ты б видел, как он раздухарился, прям смерть всему! Ну и я не сдержалась, слово за слово и пошло-поехало. Завелась, даже не знаю почему, видно индуцировалась злобой от этого ходячего мешка с дерьмом. Сцепилась с ним, аж тырса полетела. Поднялся такой хай, полный бенц! Он трясется весь жидким холодцом, думала его сейчас кондрашка схватит, верещит по-бабьи: «Я тебя не за тунеядство, а за антисоветскую деятельность посажу!» А какая у меня деятельность? Только-то и всего, не хочу работать. Не могу я на них работать, понимаешь?